Море Юрия Егорова. Вспоминая мастера

Вспомним старый анекдот о глобусе и вечном эмигранте, не находящем точку в мировом пространстве, куда бы уехать, и пришедшем в ОВИР за еще одним глобусом. Так вот и на том, другом, глобусе, увы, ни этот скиталец, ни мы с вами не обнаружим Море Юрия Егорова. Да, пролив Лаперуза есть, Баренцово море – пожалуйста, а море Егорова как будто исчезло в Бермудском треугольнике.

Юрий Егоров. Фото Анны Голубовской.

И осталось лишь на десятках картин, запечатлевших его знойным летом и пасмурной осенью, всегда напряженное, как струна, море, изогнувшееся под собственной тяжестью, плотное настолько, что лодки и корабли живут в нем своей, особой жизнью. И только бесконечная надежда, только бесконечная отмашка флажками — «Скоро отправляемся».

Увы, не верю! — как восклицал К.Станиславский, нет выхода из этого моря, оно приковало к себе на якорях и фигуры мореплавателей и нас, зрителей. Есть море Айвазовского и тысяч подражателей этого великого романтика. Есть море Максимилиана Волошина — гостеприимное и радостное, зовущее всех в Дом поэта. И наряду с ними, поверьте, уже как живая классика — существует Море Егорова.

В одном с нами городе десятки лет трудился, не побоюсь этой формулы, «живой классик», чьи картины прославят Одессу в веках своей неповторимостью, своей отрешенностью от быта. Художник, нашедший свой стиль, свой цвет, но главное — переход от быта в Бытие, в библейскую отрешенность от деталей.

Всегда ли Юрий Егоров был таким? Нет, к работам последних десятилетий он шел дорогой поисков, перепадов, открытий. Но он всегда верил в пушкинский завет:

Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Мы познакомились полвека тому назад. За спиной Юрия Николаевича было уже военно-авиационное училище (окончил в 1945 году, так что в военных действиях, наверное, к счастью, не принимал участия), затем лучшие тогда в стране художественные вузы — Академия художеств и «Мухинка». Сразу в Ленинграде был принят в Союз художников СССР, но в Питере не остался, а уехал в палящим солнцем расплавленную Одессу. Где и нашел себя, свой стиль, почерк.

Трудно даже поверить, что он родился в таком далеком 1926 году, в таком далеком от Черного моря Волгограде. И потому, что он всегда был душевно молод, и потому, что стал одним из символов молодой, подчеркну — авангардной Одессы.

А более сорока лет назад, мы уже были знакомы, и в какой-то осенний день я встретил его на Пушкинской, возле музея западного и восточного искусств. В руках он нес два небольших холстика. И на вопрос, что это? – ответил, что Худфонд предлагает ему писать очередной … «Залп «Авроры», но он предпочитает делать дешевую, но честную работу и пишет сказки для детских садов.

Представьте, это были действительно не «фондовские халтуры», а изящно, по-билибински написанные сказочные мотивы. Точнее, возникала ассоциация даже не с Иваном Билибиным, а Михаилом Врубелем, чьи работы в те годы вдохновляли Юрия Егорова.

Мы договорились, что я зайду как-нибудь к нему в мастерскую. Он дал адрес. Помню свою оторопь. Я поднимался по крутой лестнице в доме художника Е. Буковецкого, в мастерскую, которая принадлежала Петру Нилусу, где Иван Бунин написал «Сны Чанга». Остановился на втором этаже, у окна и на подоконнике увидел десяток небольших великолепных картонов – острых, мастерских, сезаннистых…Чуть позднее я спросил Юрия Николаевича, чьи там лежат картины?

— До меня здесь работал Николай Шелюто, это его работы двадцатых годов, пока Союз художников всем не попытался переломить хребты. Но в Одессе это оказалось не таким простым делом. Мастера, как в спасение, ушли в продолжение традиций южно-русской школы, одесского импрессионизма. И так выжил, стал настоящим мастером не только Николай Шелюто. Но и мой — уже одесский наставник — Теофил Борисович Фраерман…

А потом я смотрел с восторгом северную сказочную сюиту Юрия Егорова, его натюрморты со свечами, и наш город, который под кистью живописца становился гриновским Зурбаганом…

Удивительный путь пройден Юрием Егоровым за эти полвека: от Блока и Грина до Заболоцкого и Сезанна. Как много на этом пути было искушений. Но художник не поддался им. И его «Солдаты Октября» 1957 года — изможденные, худые, не ведающие, куда ведет их путь, без Бога (в этом отличие от Блока!) были не пафосной картиной, столь привычной в те годы, а одной из первых попыток сказать правду о р-р-революционной романтике.

Потом последовала серия «Водолазов». Мастера, а Егоров к тому времени уже безусловно был мастером, больше всего волновали слияние содержания и формы — сочетание металла и воды, живого человека и мертвого тела корабля. Вспомнил когда-то услышанный анекдот. Нынешний, не тогдашний. Но так созвучный тому, чем занимался Юрий Егоров. С кораблика спустили водолаза. Он что-то проверил и кричит наверх: «Поднимайте!», а с корабля увещевают: «Куда поднимать, зачем, мы сами, видишь, тонем!»

Нет, не знал Юрий Егоров тогда подобных анекдотов, но как бы предчувствовал, предугадывал. И его водолазы — не герои советской эпохи, а пахари моря, чей нелегкий труд можно оценить лишь в килограммах металла, одетого им на тело. Нет, ни за «Солдатов Октября», ни за «Водолазов» не получал Юрий Егоров знаков отличия. Искусствоведы «в штатском» почуяли в этих работах что-то глубоко не свойственное так называемому социалистическому реализму.

И все же Егоров ушел даже от того — эзоповского — языка. Он стал писать со всей открытостью, со всем напряжением чувств город и море. Вернее стихию города и стихию моря. Его обнаженные девушки на фоне морской пены и бесконечной водяной параболы казались еще беззащитнее, а море еще мощнее. Он научился, и главное, научил своих зрителей ценить в природной материи стихийную силу, я бы сказал — тяжесть вод.

И уже никто не воспримет картины Егорова как отражение случайных жизненных ситуаций, он творит новую реальность. С тех пор, по сути, и возникло море Юрия Егорова, мощное настолько, что сгибало в дугу линию горизонта.

Как-то я разговаривал об одесской школе, о стоящем не формально, а нравственно у ее руля (во всяком случае, последние сорок лет) с замечательным скульптором, увы, также ушедшим от нас, Николаем Степановым.

— Однажды как-то услышал разговор на одной выставке, — пересказывал мне Коля, — где зрители удивлялись: почему Егоров из года в год пишет море, пишет загадочный символ: «Скоро отправляемся»… А я-то хотел их спросить, а почему они не выясняют у дерева, почему из года в год оно наращивает ветви, почему мир Божий, сквозь все катаклизмы, продолжает существовать и радовать нас своей красотой…

Может быть, Николай Степанов понял и определил в творчестве Юрия Егорова главное. Даже не то, чьим заветам он был привержен, не то, что он человек думающий, читающий, размышляющий, а то, что он ощущал себя частью тех стихий, которые воссоздавал своим творчеством.

У Черного моря за тысячелетия было много наименований. Понт Евксинский, Киммерийское, Скифское, Таврическое море. Кто знает, быть может, в следующем тысячелетии на картах мира у широт Одессы появится скромная надпись – Море Юрия Егорова.

Евгений ГОЛУБОВСКИЙ.

Ознакомиться с некоторыми работами Юрия Егорова можно в Интернет-галерее на нашем сайте.