Город в огне

Южная ночь темна, как душа провокатора.

19-й год. Одесса. Вдали громыхают пушки. Гулко цокают по пустынным, точно оставленное поле битвы, улицам копыта коней проезжающих верховых.

Ворота на запоре. В домах нет огня. Электричества нет.

Обыватель не спит. Он думает, перечисляет:

— Петлюра! Махно! Атаман Стрюк! Он называется «батько». Не дай бог никому такого батька. Гайдамаки и «синие жупаны»... Поляки. И вдруг греки. Откуда греки и почему греки? Они ездят верхом на ослах, и их ноги волочатся по земле.

Греки на ослах — это до того смешно, что еще на днях на улице люди громко хохотали, а один рабочий даже выругался и сказал два слова:

— Антилерия! Ослячая!

И вдруг двое штатских подошли к этому рабочему и увели его... Куда? Куда вели тогда? На Новосельскую, в контрразведку. Дом 62. Кто не знает?

И назавтра было в газетах:

«Никифоров Тимофей. Рабочий завода Гена. Расстрелян за оскорбление доблестных союзников»...

Обыватель снова перечисляет, кто был у него «в гостях»:

— Петлюра. Махно. Нет, Махны не было. Сербы были. Поляки. Греки. Турки были? Или нет, — итальянцы. Немцы. Французы. Англичане.

Выстрелы все громче. Обыватель будит жену:

— Бетя, они стреляют.

— Кто они?

— А я знаю кто? Вечером были поляки, — может быть, уже сейчас португальцы? Ты слышишь, это стреляют с моря.

— Оставь, Ионя! Пусть стреляют. Когда две великие держаны дерутся, зачем тебе вмешиваться?

Но обыватель не может заснуть. Стреляют! Он не любит, когда стреляют. Он по натуре пацифист. Он готов выбежать за ворота и кричать, кричать вдаль к морю, освещенному молниями прожекторов.

— Перестаньте стрелять. Здесь же люди живут!.. Идиоты!

Через полчаса обыватель снова будит жену:

— Невозможно спать. Они стреляют прямо в нашу квартиру. Идем в погреб!

В погребе уже целое общество. Семья Плинтус со всеми детьми спит на каких-то гнилых бочках. Человек 12 сошлись сюда из разных квартир огромного дома.

— Стреляют!

— Каждую ночь!

— Может быть, это холостыми?

— Может быть? А если «женатыми!»

Кто-то предлагает сделать «пульку». Медленно ползет жуткая ночь.

Город в огне.

Каждая приходящая новая оккупация раньше всего приносила с собой свою контрразведку и своих жандармов. Немцы устанавливали орудия на бульваре и контрразведку в центре города.

Французы врывались ночью в дома, выхватывали группами «подозрительных» и возили на грузовиках на Куликово поле расстреливать.

В ночь с 1-го на 2 е марта 19-го года город был взволнован сообщением:

«У дома № 24 по Пушкинской, ночью остановился автомобиль. Вывели 11 человек, в том числе 3 девушек, и расстреляли за вокзалом».

Французская оккупация была самой страшной и жестокой. Председателя окружкома Ласточкина утопили после 15-дневных пыток. Расстреливали и пытали не только рабочих, по и рядовых обывателей. Обывателя пытали по малейшему подозрению, таскали в контрразведку, втыкали ему булавки под ногти и требовали, чтобы он «выдавал большевиков».

Обыватель, тот самый, который еще недавно, в августе, целовал руки и лизал сапоги «освободителям-добровольцам», теперь, в марте и апреле, скрежетал зубами при виде офицерских добровольческих погон и с трепетом ждал, когда уже «придут наши»...

Кто «наши», он не знал точно. Большевиков он боялся, но уважал. Оккупантов он боялся и презирал...

По вечерам добровольческие офицеры просто-напросто грабили на улицах, снимали саки и пальто, часы и кольца, а иностранцы танцевали в Доме артистов и заражали одесских женщин люэсом.

По утрам из игорных клубов выходили бледные банкиры, сахарозаводчики и фабриканты, собравшиеся в Одессу со всей страны под защиту «доблестных союзников». Какой-нибудь Бродский или Рябушинский, барон Гинзбург или Путилов презрительно разбрасывал деникинские колокольчики, на которые уже ничего нельзя было купить.

Холод, голод, нищета и страх царили в городе, где каждый день шли бои из-за того или другого квартала, где у берегов стояли гиганты-страшилища: французский сверхдредноут «Мирабо», «Вальдек-Руссо», «Жан Барту», итальянский «Виктор-Эммануил», английский «Карадок» и десятки других. Французский полковник Фрейденберг, женатый на одесситке, через которую он бессовестно брал взятки, был верховным правителем города. Потом за «усмирение риффов» он получил чин генерала.

К нему ездили из Киева петлюровцы и ходили нa поклон кадеты и «почтенные общественные деятели».

Oн брал «и на Онуфрия, и на Антона» — днем брал взятки, а по ночам возил в контрразведку.

При немцах была хоть тень законности. При французах не было и этой тени.

100.000-я армии румын, сербов, греков, поляков, французов, англичан — сосала Одессу, как солитер свою жертву, и была настолько развращена, что 3.000 партизан Григорьева заставили ее в панике бежать.

Выстрелы над Сербкой выбили кресло премьера из-под «тигра» — Клемансо, и прославленная одесская лестница в порт увидела небывалое в истории бегство народов, превратилась в вавилонскую башню, где произошло «смешение языков».

В последний раз гремели выстрелы с иностранных кораблей, снаряды падали на Балтскую дорогу, откуда шли красные.

Д. Маллори.

Журнал «Огонек» № 43, 23 октября 1927 г.