|
 На главную страницу сайта |
Это герой Олеши, как известно, пел по утрам в клозете. Наш герой Ленечка засыпал, просыпался, словом, жил в ванной комнате.
Истины ради нужно заметить, что на нашей памяти первым поселился в этой ванной комнате наш общий друг Аркадий Гулько. При превращении большой квартиры на первом этаже старинного дома, что напротив Дома ученых, в коммунальную, кухню оставили в общее пользование, ванную комнату — очевидно, как буржуазный предрассудок — аннулировали и передали ее во владение семье, жившей в комнате по соседству с ванной. Самой ванны уже давно не было. Это пространство в четыре квадратных метра и снимал долгое время наш Аркаша, он, даже не верится, но с согласия добрых соседей смог там со временем прописаться. В упраздненной ванной помещались крошечный столик и диван, а на этом диване помещались все мы, Аркашины друзья. Среди них был и Ленечка Рукман.
Потом случилось невероятное везенье — освободилась соседская комната, и ее получил Аркаша. Счастью не было конца!
От бывших хозяев оставалась кое-какая мебель. И мы, "перебравшись" в большую Аркашину комнату, с удовольствием этой мебелью пользовались. Прошло еще какое-то время. Аркаша женился на добродушной застенчивой Талочке, появилась необходимость как-то изменить обстановку. Аркаша стал предлагать друзьям старую мебель. Мое любимое глубокое мягкое кресло досталось Ксаночке Добролюбской (у нас оно просто не помещалось!), а круглый стол до сих пор стоит на даче. Скажете — рухлядь! А я теперь без иронии повторяю чеховское "Глубокоуважаемый шкап!", и все то, что для кого-то — старый хлам, для меня — глубокоуважаемые напоминания о нашей прошлой жизни…
В освободившейся ванной комнате на какое-то время поселился Леня Рукман. И помогал выносить, вытаскивать, перевозить в Аркадию к Ксаночке и на Десятую к нам эту "рухлядь".
Потом печально опустела родительская комната в коммунальной квартире на Нежинской, и Леня перебрался в свой дом.
И здесь Леня оставался самим собой: бегал за хлебом и таскал воду, которой — по одесскому обыкновению — всегда не было, на высокий четвертый этаж не только себе, но и пожилой одинокой соседке.
Эта комната на Нежинской быстро превратилась в клумбу или, если угодно, в оранжерею, где, как цветочки, прорастали многочисленные Ленины подружки, неслучайно одну из них так и звали — Блюма. Иногда эти цветочки превращались в бабочек, хлопотавших над столом в Ленины дни рождения, роем слетаясь к Лене на огонек. Словом, жил наш Ленечка "под сенью девушек в цвету"!
Да и мужская половина Лениных друзей хорошо знала дорогу на Нежинскую, достаточно вспомнить хотя бы Борю Песчанского, который во время наших ночных посиделок у Лени высовывался в единственное окно, выходившее во двор-колодец, и зычным голосом читал стихи. В окнах двора зажигался свет, разъяренные соседи, не любившие поэзию так, как Песчанский, требовали прекратить это безобразие.
Это была эпоха тотального чтения. Книги, журналы (не говоря уже о самиздате) ходили по рукам, из журналов вырезались статьи, проза, стихи, надежды на то, что проскочившее в журнал будет опубликовано отдельной книгой, было мало. Но на книги и журналы нужны были деньги. А это была эпоха не только тотального чтения, но и тотального безденежья. Мы все хватались за любую дополнительную работу.
Помню, как гонялась за чешской книгой (на немецком языке) по истории антиквариата. Наконец, мне ее предложили — за 50 рублей. Астрономическая цена! А я собиралась "освежить" кухню. И с меня просили за эту работу те же 50 рублей. "Да что я, не могу сама покрасить свою маленькую кухню?!" — решила я под Ленино одобрение. Кухня была покрашена, книга куплена. Прошло несколько лет, и эта книга лежала в книжных магазинах — на русском языке, во много раз дешевле.
У Лени была своя страда. Зимой и весной, когда в Одессу приезжали заочники, Леня "помогал" писать контрольные и курсовые работы. Сколько человек благодаря Лене получили высшее образование, считать не берусь.
Как не берусь считать, сколько выключателей, утюгов и прочего добра Леня отремонтировал мне. Когда же, чему-то подучившись у него, я сама совершала подобное чудо, Леня гордился мной, как хорошей ученицей.
Из какой-то командировки Леня привез два тостера — себе и нам. Мы не могли нахвалиться друг другу, как похорошела наша жизнь с появлением тостеров. И вдруг мой тостер перегорел. Я была в отчаянии. Посмотрев на меня с сожалением, Рукман сказал: "Я напишу на завод, опишу твои огорчения, может, они вышлют тебе тостер". Я решила, что Леня просто надо мной издевается. Прошло два месяца, и я получаю извещение о какой-то бандероли. Открываю — тостер! Рукман!
Как нужны были деньги!
Решительный и не боявшийся никакой работы Леня отправляется в Сибирь (!), на промышленный сбор кедровых шишек, и, по Лениным рассказам, самое тяжелое — лущение на адских терках этих проклятых шишек.
Но в судьбе Рукмана должен был наступить перелом. Далеко не все еще его "цветочки" были пересажены на почву иных материков. И все же. Далее — по Блоку: "Вот явилась, заслонила всех нарядных, всех подруг". Это была Наташа Виноградова. Конечно, мы были знакомы с Наташей еще со времен "ванной". Но судьбе было угодно соединить Наташу и Леню навсегда только через несколько лет.
И вместо непрочной оранжереи, увядающей постепенно "клумбы" хрупкая Наташа построила для Лени Дом — теплый, хлебосольный, комфортный. Пусть этот дом был сначала однокомнатной квартирой на Большой Арнаутской, куда мы повалили валом, потом небольшой двухкомнатной квартирой в Вагнеровском переулке, но независимо от площади — это действительно Дом Наташи и Лени.
Потом подули свежие горбачевские ветры. Мы встряхнулись. Но ненадолго. С работой становилось все хуже и хуже. НИИСиП, где Рукман работал, дышал на ладан. В это же время с легкой руки Михаила Михайловича Жванецкого возник Всемирный клуб одесситов, а при нем — газета "Всемирные одесские новости". Помню, мы сидели на нашей маленькой кухне, Леня был удручен делами в своем институте. А Голубовский ему говорит: "Бросай свой НИИСиП, он все равно обречен. Иди к нам (первые годы у "Всемирных одесских новостей" было два редактора — Юля Женевская и Женя Голубовский. Они по очереди делали каждый номер) коммерческим директором. Леня сначала изумился, растерялся, потом все же решился. Так Рукман попал во Всемирный клуб одесситов и стал одним из его главных "моторов". Сайт клуба — Рукман. Ремонт клуба — Рукман. Вычерпать воду в подвале — десятками ведер — Рукман! Да мало ли что еще — Рукман!
Мы, мягко говоря, "взрослели", и наши имена все чаще стали утяжеляться отчествами. Вот и в клубе к Рукману стали почтительно обращаться по имени-отчеству.
И выяснилось, что Леня вовсе не Леонид Менделевич, как мы знали на слух, а по паспорту — Леонид Менделеевич (грамотная была паспортистка, что-то слышала о периодической системе!). Так Леня стал "сыном" великого химика через много лет после смерти Дмитрия Ивановича.
А написала я все это не потому, что у Лени в июне день рождения, а для того, чтобы заставить его читать.
А то звонишь ему, спрашиваешь о чем-нибудь: "Леня, ты это читал?" А Леня в телефон машет рукой: "Какое там — читал! Времени совершенно нет!"
Может, это хотя бы прочитает?!
Валентина ГОЛУБОВСКАЯ.
