|
 На главную страницу сайта |
Генезис и особенности государственного антисемитизма в СССР обсуждались в последние годы под самыми разными углами зрения. Сегодня можно утверждать: начальный толчок, сообщаемый антисемитским кампаниям, исходил каждый раз с самых верхов партийно-государственной власти, что вполне объяснимо тоталитарным характером советского строя. При этом (и данное обстоятельство представляется принципиально важным) причины и характер упомянутых кампаний объяснялись и определялись конкретными политическими проблемами сугубо прагматического характера. Учитывая традиционную настороженность и даже неприязнь, которую всегда испытывали на себе евреи, нет ничего удивительного в том, что в избытке находились высокопоставленные исполнители, которые с энтузиазмом действовали в соответствии с поступившими на этот счет указаниями. Они опирались на молчание приученного советской властью к абсолютной покорности народного большинства и, главное, на неизменное одобрение антисемитски настроенных кругов.
Хорошо известно, что во время революции на службу советскому государству пришло значительное количество евреев, заменивших старое чиновничество, которое не пользовалось доверием новой власти и новую власть бойкотировало. "Большое значение для революции, — характеризовал тогдашнюю ситуацию Ленин, — имело то обстоятельство, что в русских городах было много еврейских интеллигентов (...) Нам удалось овладеть государственным аппаратом исключительно благодаря этому запасу разумной и грамотной рабочей силы". Особенно значительно выглядело присутствие евреев в руководящих партийно-государственных органах, что объясняется немногочисленностью относительно подготовленных, а главное — не связанных с контрреволюционными кругами кадров и необходимостью максимально использовать для революционного дела все лояльные власти силы.
Следует пояснить в этой связи, что еще с конца XIX века наиболее способная и энергичная часть еврейской молодежи в стремлении вырваться за пределы традиционного уклада жизни еврейских местечек, получить образование и занять достойное место в жизни страны успешно преодолевала запретительные барьеры российских законов. Те, кто из-за процентной нормы не смог учиться в высших учебных заведениях, поступали в западноевропейские университеты, а вернувшись в Россию, составили вместе со своими коллегами, получившими образование на родине, ту самую "разумную и грамотную рабочую силу", о которой говорил позднее вождь большевиков. На этих образованных людей не распространялись более законы, запиравшие евреев в пределах черты оседлости, а многочисленные запреты, ограничивающие еврейскую социально-экономическую активность, делали многих из них естественными противниками существующего режима.
Более того, еще со времени учебы, особенно в западноевропейских университетах, где молодежь тесно общалась с представителями русской революционной эмиграции, образованные люди еврейского происхождения проникались социалистическими идеями и, испытав на себе все "прелести" самодержавной власти, становились идейными сторонниками революционных преобразований, а зачастую и активными членами и руководящими деятелями революционных партий.
Вовлечение евреев в революционное движение знаменовало начало политического антисемитизма в России, тогда как раньше в этом явлении преобладал социально-экономический фактор (также имел место элемент этнопсихологический и связанный с ним религиозный). Поэтому старая еврейская интеллигенция, как, в частности, известный экономист Б.Д. Бруцкус, или образованные профессиональные революционеры, евреи по происхождению, как, например, Л.Д. Троцкий, предупреждали о негативных моментах растущего присутствия евреев на руководящих постах в государственном и партийном аппарате, а также в различных сферах экономики, науки и культуры.
Они понимали, что при наличии в народе антисемитских настроений массы большевиков-евреев, вставших у руля обездоленной и разоренной гражданской войной страны, не могут не явиться причиной и благодатной почвой для контрреволюционной агитации и нагнетания ненависти к советской власти вообще и к широким слоям еврейства в частности. Троцкий справедливо писал позднее из своего изгнания, что даже априорно нельзя предположить, будто неприязнь простого народа к бюрократии не примет антисемитскую окраску в случае заметного присутствия евреев в органах советской власти.
Трудно, однако, представить себе какую-либо иную модель кадровой политики в сложившихся обстоятельствах. Исторические процессы, которые развивались в России помимо воли и желания отдельных людей, выдвигали на руководящие позиции наиболее грамотных и энергичных, готовых служить революции и новой власти. Абсурдно само предположение о возможности возвращения в революционной России к ограничениям для граждан той или иной национальности, поступающих на государственную службу либо подавших заявление на прием в партию. Поэтому, отмечая широкое представительство евреев в органах советской власти, а также в экономической и культурной жизни страны, мы должны квалифицировать причины такого явления в качестве объективно-исторических и отвергнуть рассуждения о том, будто евреи "сделали" русскую революцию либо использовали ее в свою пользу за счет интересов русского народа.
Следует особо подчеркнуть в связи с этим, что представления о революционных потрясениях как результате некого "еврейского заговора" никогда — ни до, ни после свершившейся революции — не разделялись серьезными российскими политиками и публицистами самых разных направлений. Они справедливо указывали, что очевидные социально-экономические и политические факторы толкали некоторую часть еврейства в оппозиционный лагерь задолго до революции. И ответы на вопросы "кто виноват?" и "что делать?" молодежь находила не в еврейских источниках, а в достижениях русской общественной мысли.
Как уже отмечалось, образованная часть революционного еврейства училась не в еврейских школах, а оканчивала русские гимназии и университеты либо университеты западноевропейские, приходя именно там к революционным убеждениям, порой самым крайним. Получая образование, еврейская молодежь интегрировалась в мир революционных общественных сил, становилась полноправной участницей русского освободительного движения. Отныне естественной для этих людей становилась борьба за счастливое будущее всей страны, что и объединяло их с интернациональным революционным сообществом.
Что же касается сегодняшнего оживления всевозможных рассуждений по поводу теорий "еврейского следа" в русском освободительном движении и русской революции, то их авторы, как правило, поднаторели на вольном и безответственном обращении с историческими фактами. Подобная методология, как известно, неминуемо приводит к появлению "страшилок" из арсенала "теории заговоров", на которой воспитано историческое мышление многих наших современников, искренне считающих себя интеллектуалами, что и обеспечивает успех подобным рассуждениям у этой части публики. Культурно-историческая сумятица подобного исторического познания не начинается и не заканчивается лишь "еврейским вопросом". Это лишь одно, хотя и наиболее яркое проявление распространенного порока исторического мышления.
Глубокомысленное конструирование искусственных причинно-следственных исторических связей, основанных на непроверенных фактах и домыслах, утеря простого здравого смысла при столкновении с явными историческими мифами и популяризация основанных на них вздорных теорий создавали и создают антинаучные концепции в самых разных областях отечественной истории. И нет ничего удивительного в том, что теория "еврейского следа" в русской революции, попав на благодатную почву традиционного бытового антисемитизма, нашла так много приверженцев даже среди вполне адекватных и отнюдь не безграмотных людей.
Послереволюционная действительность способствовала вовлечению в активную хозяйственную и культурную жизнь широких масс еврейского населения СССР, свободных отныне от ограничительных законов и правил. Исход евреев за пределы бывшей черты оседлости, который начался еще в годы первой мировой и гражданской войн, принял массовый характер. По некоторым сведениям, уже в начале 1920-х годов в поисках работы и для получения образования в города за пределами бывшей черты оседлости переселились около 1 миллиона евреев. При этом на подавляющее большинство этих людей не распространялись преследования и дискриминационные меры, направляемые советской властью против так называемых "бывших" — выходцев из семей дворян, духовенства, чиновников, офицеров, купцов, фабрикантов, профессоров, учителей гимназий и других "представителей эксплуататорских классов, их прислужников и лакеев".
В результате неуклонно возрастало присутствие евреев в государственных, хозяйственных и общественных организациях, на предприятиях, в учреждениях культуры, среди студентов высших учебных заведений. Эта тенденция встречала резко негативное отношение как со стороны определенной части социальных низов, недовольных тем, что евреи якобы незаслуженно занимают лучшие рабочие места,
а также широко присутствуют в государственных и общественных институтах, так и в среде "бывших", ущемленных революционными преобразованиями в своих правах и привилегиях.
Власти при этом не столько опасались конкретных проявлений антисемитизма, болезненных для еврейского населения, сколько видели в подобных настроениях и высказываниях замаскированную антисоветскую пропаганду и реальную опасность для устойчивости всей системы. В новых условиях, когда носители антисемитских настроений связывали "еврейский вопрос" с политикой советской власти, реальными могли стать прямые антисоветские действия, исходящие из этих кругов, особенно опасных в случае каких-либо кризисных явлений или общественно-политической нестабильности. Поэтому советское государство самым решительным образом боролось против проявлений антисемитской стихии как в общественном, так и в судебном порядке.
Изменения в отношении официальных властей к "еврейскому вопросу" произошли далеко не сразу. Путь от решительной борьбы с антисемитскими проявлениями до терпимого к ним отношения и от первых неявных симптомов официальной юдофобии до проведения государственной антисемитской политики занял более двух десятков лет.
Отметим, что значительное снижение числа евреев в руководящих партийно-политических структурах, имевшее место в годы "большого террора" 1936-1938 годов, нельзя отнести к проявлениям государственной антисемитской политики. Каток репрессий прошелся по партийным кадрам вне зависимости от их национального происхождения.
По мнению большинства исследователей, тяжелые времена, наступившие с середины 1930-х годов для еврейской культуры, также не могут быть отнесены к проявлениям антисемитизма как такового. В эти годы началось наступление на культурные права национальных меньшинств и на позиции национальной культуры народов союзных и автономных республик. Обязательное изучение русского языка во всех национальных школах, сокращение числа таких школ, расширение выпуска газет и книг на русском языке за счет свертывания периодической печати на национальных языках… Все эти мероприятия — наряду с политическими обвинениями представителей национальных элит в "буржуазном национализме" с последующими репрессиями — призваны были, по замыслам руководства, сплотить национальности Советского Союза вокруг общесоюзного русского центра, привести к упрочению и консолидации власти в многонациональной стране.
На этом фоне происходило сокращение количества еврейских школ и свертывание подготовки учителей для них, что официально обосновывалось уменьшением количества учеников из-за желания родителей обучать своих детей в обычных школах. По этой же причине в 1936-1937 годах были закрыты практически все высшие и средние специальные учебные заведения, где велось обучение на идиш. Ограничениям подверглись и учреждения идишистской культуры, которые ранее поддерживались в противовес культуре ивритской, связываемой с неприемлемым для советской системы международным сионизмом. Позиции последнего в СССР были подорваны жесткими репрессивными мерами, поэтому необходимость в противовесах отпадала. Однако от ярлыка "буржуазного национализма", широко распространенного в Украине, в Белоруссии, в республиках Средней Азии и Закавказья, деятели еврейской культуры до поры до времени были избавлены.
Положение качественно изменилось только к 1939 году.
С большой долей достоверности именно с этим временем можно связать зарождение государственного антисемитизма в Советском Союзе, первоначально запущенного курсом руководства страны на сближение с нацистской Германией и подписанием с ней в августе 1939 года договора о ненападении, так называемого пакта Молотова — Риббентропа. Создавая необходимые предварительные условия для советско-германского диалога, Сталин освободил в мае 1939 года от обязанностей наркома иностранных дел СССР М.М. Литвинова, назначив на этот пост председателя Совнаркома СССР В.М. Молотова. Такой шаг недвусмысленно демонстрировал смену внешнеполитического курса страны. Литвинов, как известно, тяготел к союзу с западными демократиями и являлся энергичным защитником идеи коллективной безопасности. К тому же еврейское происхождение снятого с должности наркома должно было послужить дополнительным сигналом нацистским лидерам. Характерен отклик на снятие Литвинова со стороны Уинстона Черчилля: "Еврей Литвинов ушел, и было устранено главное предубеждение Гитлера".
По свидетельству Молотова, когда тот заступил на пост наркома, сменив Литвинова, Сталин дал ему четкое и однозначное личное указание: "Убери из Наркомата евреев". Чистка в дипломатическом ведомстве проходила еще во времена "большого террора" и привела к арестам многих видных дипломатов, в том числе и евреев.
Теперь под непосредственным руководством доверенного лица Л.П. Берии — В.Г. Деканозова (он был переведен в Наркомат иностранных дел с поста начальника иностранного отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР и назначен заместителем наркома) — наряду с арестами, которые не носили уже столь массового характера и не были направлены исключительно на евреев, проводилось постепенное вытеснение их из системы Наркомата и перемещение на менее важные посты.
Так, перед войной были арестованы заведующий отделом печати Е.А. Гнедин, заведующий 2-м западным отделом Г.И. Вайнштейн и ряд других; отодвинут на второй план такой видный советский дипломат, как полпред СССР в Германии, а затем во Франции Я.З. Суриц; полпред СССР в Италии Б.Е. Штейн отправлен на преподавательскую работу в Высшую дипломатическую школу. При этом, несмотря на значительное число новых работников, пришедших на дипломатическую службу, среди них не было евреев, назначенных на сколько-нибудь ответственные должности. В качестве единственного и последнего по времени исключения может быть назван разве что С.А. Лозовский, которого Молотов знал по дореволюционной подпольной работе, ценил как грамотного и инициативного руководителя и в 1939 году взял себе в заместители.
Необходимо также отметить, что в 1939-1941 годах, в ходе массового выдвижения новых людей, призванных компенсировать потери "большого террора" и ликвидировать возникший кадровый голод, относительное количество руководителей-евреев в верхних эшелонах власти стало уменьшаться. Среди нового поколения руководителей евреев было совсем немного. Нельзя оставить без внимания и тот факт, что еще с лета 1938 года совершенно прекратился прием новых партийных функционеров-евреев в аппарат ЦК ВКП(б), а с конца того же года оттуда их стали под различными предлогами перемещать на другие руководящие должности в центральных организациях. Очевидно стремление советского руководства таким способом не только создать благоприятный фон для советско-германского сближения, но и его желание опровергнуть утверждения нацистской пропаганды об СССР как "иудейско-коммунистическом царстве".
Последнее обстоятельство принималось в расчет при планировании политических мероприятий в годы войны и в первые послевоенные годы. С первых же дней военных действий советское руководство оказалось напуганным тем воздействием, которое оказывала на население страны демагогическая нацистская пропаганда, неустанно трубившая, будто война началась из-за еврейского засилья в мире, что славянские народы никогда не были врагами Германии, что гнев Гитлера направлен исключительно против евреев, а война ведется ради освобождения народов России от ига евреев и коммунистов. В годы страшного военного бедствия кремлевским вождям казалось очень рискованным для сохранения власти и мобилизации народа для отпора агрессорам предстать в роли защитников евреев.
Именно поэтому советская пропаганда не нашла ничего лучшего, как стараться замалчивать факты тотального уничтожения евреев, оказавшихся на оккупированной территории, во всяком случае — возможно чаще говорить об убийстве "мирных советских граждан, женщин и детей", ничего не сообщая о национальной принадлежности жертв. Лишь изредка от этих правил приходилось отступать, дабы не дразнить западное общественное мнение. Сдержанные официальные упоминания о зверствах нацистов по отношению к евреям прозвучали за всю войну буквально несколько раз, в том числе — в выступлении Сталина на торжественном заседании в прифронтовой Москве 6 ноября 1941 года по случаю годовщины Октябрьской революции. Кроме того, таким авторитетным писателям, как Алексей Толстой и Илья Эренбург, которые были потрясены фактами Холокоста на оккупированных территориях, увидев своими глазами жертвы этих ужасов, разрешены были подобные упоминания в публицистических выступлениях в советской печати.
Характерно, что когда в мае 1945 года появилось официальное сообщение о лагере смерти Освенцим, оказавшемся в полосе наступления Красной Армии, о тысячах евреях, погибших там, не было сказано ни слова. Последовательным противником освещения "еврейской темы" в средствах пропаганды выступал, в частности, секретарь ЦК ВКП(б) по идеологии, первый секретарь МК и МГК ВКП(б), начальник Главного политического управления Красной Армии и заместитель наркома обороны СССР А.С. Щербаков.
Не следует ставить под сомнение моральную несостоятельность позиции, занятой в военные годы властями по вопросам освещения Холокоста. Справедливо отмечено, что равнодушие к проявлению антисемитизма, тем более — равнодушие к невиданной трагедии еврейского народа, возмущает не менее, чем антисемитизм как таковой. Можно, однако, еще раз подтвердив, что позиция эта была занята из сугубо прагматичных соображений, привести в качестве аргумента для такого утверждения следующее соображение. Украинский историк профессор М.В. Коваль в 1998 году писал в статье о трагедии Бабьего Яра, опубликованной в журнале "Новая и новейшая история": "Германские нацисты вели идеологическую войну за господство "арийской расы", главным врагом которой был объявлен еврейский народ.
В этом смысле вторую мировую войну можно считать войной Гитлера против евреев".
Сегодня можно соглашаться либо не соглашаться с такой трактовкой причин и характера войны. Можно возразить, к примеру, что нацисты вели отнюдь не идеологическую, а реальную кровавую, уничтожительную и преступную войну, а жертвами ее стали не только евреи, но и миллионы представителей других, особенно — славянских, народов Европы, которым в дальнейшем предстояло вовсе исчезнуть с этнографической карты нашего континента. Можно поэтому сомневаться, не слишком ли категоричен ученый-историк в своих оценках, считая вторую мировую войну войной Гитлера только против евреев.
Однако в военные годы, как уже было сказано, обсуждения данного вопроса в подобном плане совершенно не стыковались с массовой агитацией, имевшей целью поднять многонациональную страну, не свободную от проявлений антисемитской стихии, на смертельный бой с нацизмом. Можно не сомневаться, что рассуждения профессора-историка и возражения, приведенные выше, которые вполне нормально воспринимаются сегодня как предмет историографической дискуссии, возникли бы среди армии и населения и тогда. Но в годы войны, дополнительно подогреваемые нацистской пропагандой, они неминуемо приобрели бы совершенно иной уклон, превратившись в существенный фактор, ослабляющий сопротивление врагу. Нельзя совсем уж отказывать в логике советскому руководству, которое теми или иными способами старалось снимать "болезненные" темы во имя достижения вполне определенных политических и военных целей.
Что же касается политики замалчивания Холокоста в дальнейшем, то приведенные выше причины оставались актуальными и в первые послевоенные годы, когда жертвы и последствия войны накладывали решающий отпечаток на повседневную жизнь народа. Однако очень скоро основную роль в проведении подобной линии стали играть иные факторы. Среди них, в первую очередь, следует назвать противодействие процессу консолидации еврейской общественности, которая неминуемо происходила бы вокруг мероприятий, связанных с увековечением памяти жертв Холокоста.
В связи с этим по-прежнему до предела ограничивались упоминания о массовых уничтожениях евреев на оккупированных территориях, а памятные комплексы Бабьего Яра, Саласпилса, Девятого форта в Каунасе, которые должны были стать скорбными символами Холокоста, вообще не содержали никаких упоминаний о трагедии мирного еврейского населения. При этом чувства и эмоции евреев во внимание не принимались, ибо хорошо известно, что не в традициях советской власти считаться с людьми, если дело идет об интересах этой власти и определенным образом трактуемых ею государственных интересах.
Таким образом, негативное отношение Сталина и советского руководства к "еврейскому присутствию" во властных структурах, общественных организациях, учреждениях науки, культуры и искусства, которое стало проявляться в реальной кадровой политике перед самой войной и усилилось в годы войны, а также некоторые особенности пропагандистской практики, вполне подходящие под определение антисемитских, сформировали конкретные политические установки. Подобная политика, проводимая в обстановке тотального произвола власти во всех сферах жизни страны, не могла не повлечь за собой самых неприятных, а в дальнейшем и трагических последствий для советских евреев. При этом зарождающийся государственный антисемитизм тогда и в дальнейшем имел не только прагматический, но и бесспорно выраженный латентный характер.
Указанные особенности коренным образом отличали это явление от политики нацистской Германии, где гонения на евреев имели, во-первых, расовую основу и, во-вторых, носили вполне открытый характер, опиравшийся на официальную партийную идеологию и нюрнбергские расовые законы 1935 года. Как известно, существуют мнения, согласно которым нацизм и большевизм трактуются как вполне сопоставимые явления.
Необходимо подчеркнуть, что подобные упражнения имеют целью вольно или невольно обелить преступления нацизма, затушевать преступный характер развязанной им второй мировой войны, оправдать гибель миллионов людей необходимостью противостоять большевизму и защитить от него народы Европы. Однако именно преступная связь между расистским политическим курсом нацистской Германии в целом и ее важнейшей составляющей, связанной с преследованием евреев, что вылилось в систематическое, плановое и индустриальное уничтожение более 6 миллионов европейских евреев, демонстрирует несостоятельность такого сравнения.
Сказанное выше не имеет целью хоть в какой-то степени содействовать более терпимому отношению к преступлениям советского террористического режима. Однако представляется необходимым анализировать его политические особенности и реалии конкретной политики, в том числе и по еврейскому вопросу, с целью выявления подлинного характера этого режима, без привлечения несопоставимых сравнений. В противном случае историческая картина приобретает совершенно неправдоподобные очертания. К примеру, некоторые историки и публицисты серьезно считают, что в СССР на закате сталинской эпохи конкретно планировалось "окончательное решение еврейского вопроса", если не полностью копирующее гитлеровские методы, то весьма близкое к нему по своей содержательной части.
Публичные казни на городских площадях, кровавые погромы, поголовные депортации в телячьих вагонах с убийствами депортируемых по дороге специально сформированными бандами налетчиков, массовая гибель уцелевших в таежных барачных поселках от голода, непосильного труда и болезней — вот какое будущее ожидало, оказывается, всех советских евреев, не умри Сталин то ли естественной смертью, то ли в результате заговора перепуганных соратников. Полностью разделяя чувства авторов подобных сочинений в части неприятия террора, направленного, в частности, на лиц определенной национальности (а советский режим преуспел в таких кровавых делах), следует все же твердо придерживаться конкретных исторических фактов и не терять здравого смысла при их интерпретации.
Было бы ошибкой указывать в качестве причины развития государственного антисемитизма в СССР на патологическую личную юдофобию вождя и его окружения, хотя вполне возможно, что и сам "отец всех народов" Советского Союза, и некоторые его сподвижники не питали особой любви к гражданам еврейского происхождения. Однако Сталин всегда был величайшим прагматиком, который никогда не действовал под влиянием эмоций и не позволял подобное своим подчиненным. По свидетельству композитора Т. Хренникова, в 1952 году на совещании в Кремле Сталин заявил:
"У нас в ЦК антисемиты завелись. Это безобразие!" Подобная сердитая реплика могла прозвучать без риска показаться, мягко говоря, странной только ввиду скрытого характера государственного антисемитизма, который поддерживался к тому же сугубо прагматичными соображениями. Политический прагматизм как бы объяснял и оправдывал расхождение между идеалами коммуниста-ленинца, высказавшего подобную мысль, и реальным содержанием его политики.
Сталинская политика по "еврейскому вопросу" помимо перечисленных выше обстоятельств определялась проведением великодержавной линии и развернутым наступлением на интернационалистские традиции коммунистического движения. Как известно, советский патриотизм к тому времени подменяется идеями национального великодержавия, ставка делается на возрождение понятия русского патриотизма. В преддверии грядущих военных испытаний, а тем более — в обстановке начавшейся войны, воспитание народа в таком именно духе представлялось советскому руководству единственной реальной возможностью рассчитывать на успех и победу. Спекулируя на национально-патриотической идее, такие шовинистически настроенные руководители, как тот же А.С. Щербаков и начальник управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александров в самые трагические месяцы войны, летом 1942 года, инициировали кампанию за национальную чистоту русской культуры, придав ей ярко выраженный антисемитский характер.
В докладной записке, направленной Александровым в Секретариат ЦК, поднимался вопрос о подборе и выдвижении кадров в искусстве, причем прямо подчеркивалось, что в ведущих учреждениях искусства, таких, как Большой театр, Московская филармония, Московская и Ленинградская консерватории, основное место занимают нерусские люди, преимущественно евреи. Поднятая таким образом антисемитская волна быстро захватила не только музыкальные учреждения, но кинематографию, театр, а также журналистику и литературу.
В результате под надуманными предлогами были смещены директор Московской консерватории знаменитый пианист и педагог А.Б. Гольденвейзер, художественные руководители Алма-Атинской киностудии, где в эвакуации были сосредоточены лучшие силы советского кино, кинорежиссеры Ю.Я. Райзман и Л.З. Трауберг, художественный руководитель и главный дирижер Большого театра С.А. Самосуд, директор и художественный руководитель Малого театра И.Я. Судаков и другие.
Антисемитская подоплека всех этих акций тщательно скрывалась и стала явной только в послевоенные годы, когда разгула государственного антисемитизма уже невозможно было не заметить. Однако официальные данные удалось сделать достоянием гласности лишь после крушения советской власти, связанного с этим открытия архивов и публикации соответствующих документов. Поэтому на первых порах многим хотелось верить, что гонения носят случайный характер или являются проявлением юдофобии отдельных чиновников. На самом деле под прикрытием казенного патриотизма вызревал махровый государственный антисемитизм. Однако Сталин, как уже упоминалось, будучи политическим прагматиком, в отличие, скажем, от нацистов, ставивших расистские теории во главу политики, не мог пойти на поводу у людей, ведущих страну к открытому разгулу национальной розни.
Игорь АБРОСИМОВ.
(Продолжение следует.)
Печатается по публикации
в сетевом альманахе
"Еврейская старина" —
с любезного разрешения
редактора Евгения Берковича.
