|
 На главную страницу сайта |
Незадолго до празднования двухсотлетия Одессы я получил из этого города, в котором мне довелось родиться, несколько писем. Ученые и медики, принимавшие участие в подготовке торжеств, приглашали меня в Одессу. Собственно, интересовал их не столько я, сколько один из героев моих книг — всемирно известный ученый-одессит, бактериолог Владимир Хавкин (1860-1930), создатель первых вакцин против холеры и чумы, человек, спасший своими вакцинами миллионы жизней и объявленный национальным героем Индии. Доктор Хавкин, действительно, достоин самого высокого почитания. Однако поехать с докладом в Одессу я не смог и лишь послал в подарок моему городу три написанные в разные годы книги о Хавкине. В ответ не знакомые мне добрые люди прислали пачку книг по истории и географии Одессы. Среди прочего они сообщили, что одна из целей празднования двухсотой годовщины состоит в том, чтобы восстановить в памяти современников имена наиболее выдающихся одесситов, проявивших себя в науках, искусствах, общественной и культурной жизни. Авторы писем просили и меня помочь им поискать и вспомнить какие-нибудь забытые имена, достойные того, чтобы их извлекли из небытия и прославили.
Откликаясь на эту просьбу, я хочу сообщить одесситам — и не только одесситам — нечто весьма занятное и малоизвестное.
Антибиотики — этот род лекарств, составляющих гордость науки XX столетия, — открыл и первым выделил уроженец города Одессы.
Предвижу клики протеста и возмущения. Какой там одессит?! Любой мало-мальски грамотный человек знает, что антибиотики открыты англичанином Александром Флемингом. Он в 1928 году заметил, что плесень выделяет вещества, губительные для стрептококков. А двенадцать лет спустя другой англичанин, Говард Флори, вместе с Эдуардом Чейном выделил пенициллин в чистом виде и предпринял лечение этим препаратом. Тогда и началась эпоха антибиотиков. Конечно, есть еще с полдюжины людей, которые упоминаются историками медицины как причастные к этой идее. А если копать глубоко, то можно докопаться до того, что еще в 1640 году (за три сотни лет до Флори!) лондонский аптекарь и королевский ботаник Джон Паркинсон писал, что плесень (именно из нее Флори и получил пенициллин), обладает замечательным свойством заживлять раны.
Если отбросить многие старые байки, то окажется, что первым человеком, действительно открывшим эру антибиотиков, был все-таки одессит. И звали его Игнатий Горациевич Шиллер (1879-1971).
О существовании этого человека я узнал полвека назад. Украинский микробиолог Г.П. Калина написал мне в Москву из Молдавии, что в Одессе живет ассистент знаменитого Мечникова по фамилии Шиллер. Этот Шиллер разработал метод получения из микробов веществ, которые убивают других микробов, и в том числе возбудителей заразных болезней. Об этом автор письма узнал из какого-то французского журнала начала века. Меня, молодого в ту пору журналиста, публиковавшего на страницах "Литературной газеты", "Известий" и журнала "Знание — сила" очерки о выдающихся медиках и биологах, письмо из Молдавии побудило к немедленной поездке в Одессу. "Литгазета" охотно дала командировку. Не будем забывать, что главный политический тезис касательно науки в 50-х годах звучал просто: все самые замечательные изобретения и открытия сделаны были в России, русскими. Под этот "отечественный приоритет" я и поехал.
В Одессе, однако, я растерялся. Звонил в университет, в научно-исследовательские институты — нигде о профессоре Шиллере не слыхали. В справочном бюро удалось обнаружить его домашний адрес. Я заявился к нему на квартиру, хотя меня там и не ждали. Шиллер принял меня в зеленом одесском дворике под сенью гигантского густолиственного каштана. Он оказался очень милым дружелюбным старичком. Невысокий, изрядно согнутый своими годами (ему в 1950-м перевалило за 70), он, тем не менее, сохранил отличную память и теплый одесский юмор. Беседовать с ним было истинным удовольствием. Дружба наша, зародившаяся во время первого свидания, продолжалась затем двадцать лет, до самой его кончины в 1971 году.
Эта первая наша встреча памятна мне во всех деталях. Мы сели за деревянный дворовый, вкопанный в землю стол, на котором Игнатий Горациевич разложил старые альбомы с фотографиями людей прошлого столетия, достал журнальные оттиски почти полувековой давности. Стал рассказывать о себе.
Еврей, предки переселились в Одессу из Австрии. Очевидно, родители были людьми обеспеченными, ибо сын получил образование в Швейцарии. Увлекся биологией. В Цюрихском университете в 28 лет получил степень доктора биологии.
Пребывание на Западе, к сожалению, обогатило его не только биологическими знаниями, но и крайне левыми политическими взглядами. В Цюрихе он бегал на сходки русских большевиков-эмигрантов, с симпатией слушал разглагольствования Ленина. И даже с немалым риском перевозил в чемодане с двойным дном ленинскую "Искру". Позднее, когда мы сблизились с Игнатием Горациевичем, и он доверился мне, о том давнем "красном" своем увлечении он уже говорил как о "детской болезни наподобие коклюша". Интерес к науке, однако, взял верх над политическими увлечениями. В 1910 году молодой одессит приехал в Париж, где был тепло принят Ильей Ильичом Мечниковым.
Как известно, Мечников двенадцать лет профессорствовал в одесском Новороссийском университете, затем ушел в отставку и создал в полюбившемся ему городе первую в России Бактериологическую станцию для борьбы с инфекционными болезнями. В 1887 году он покинул Одессу и следующие три десятилетия возглавлял лабораторию в знаменитом Пастеровском институте в Париже. "Моя лаборатория, — говорил Мечников, — открыта для всех русских ученых, желающих работать и умеющих работать. Здесь они — у себя". Шиллер был одним из тысячи соотечественников, пригретых великим биологом, лауреатом Нобелевской премии. Именно в лаборатории Мечникова в течение следующих пяти лет Шиллер и сделал те замечательные открытия, которые позволяют нам сегодня назвать его основателем эры антибиотиков.
«ДВОЕ ДЕРУТСЯ, ТРЕТИЙ РАДУЕТСЯ»
В те дни, когда Шиллер приехал в Париж, Мечников был захвачен идеей продления жизни. Он полагал, что человек является жертвой постоянного отравления. Отравляют нас живущие в нашем кишечнике гнилостные бактерии. Они постоянно выделяют яды, которые и укорачивают человеческий век. Мечников искал, чем бы и как вытеснить отравителей, изгнать их. Ученый заметил, что молочнокислая палочка, та самая, что превращает молоко в простоквашу, в эксперименте вытесняет дикую бактериальную флору. Возникла идея — ешьте простоквашу, и вы тем самым продлите свою жизнь. Вскоре выяснилось, однако, что сколько бы мы ни глотали квашеное молоко, цели достичь не удается, дикая флора в кишечнике не гибнет.
Шиллер взялся (разумеется, на животных, в эксперименте) решить задачу, поставленную Мечниковым. Он проделал несколько сотен опытов и в итоге предложил давать подопытным животным молочный сахар. Молочнокислые бактерии (палочки), поддержанные своей излюбленной пищей, крепли и начинали вытеснять бактерии гнилостные. Мечников был в восторге от своего ученика и даже написал по этому поводу статью во всемирно известные "Анналы Пастеровского института".
Увы, в борьбе со старостью и преждевременной смертью успех этот не принес ничего нового. Старость, как это установили много лет спустя другие исследователи, — значительно более сложное, комплексное явление, и одолеть ее с помощью простокваши невозможно.
Учитель ошибался, но эксперименты ученика оказались ценны сами по себе. Шиллер установил важную закономерность, присущую миру бактерий: эти крошечные твари склонны к антагонизму, борьбе между собой. Собственно, заметил это еще Пастер. Но использовать войну безвредных микробов против микробов-убийц ученым не удавалось. Такое удачное сочетание — безвредные против вредных — в природе встречается очень редко.
В 1914 году, незадолго до начала первой мировой войны, Игнатий Шиллер опубликовал в одном из самых известных бактериологических журналов Европы статью о своем открытии. Он назвал его "насильственный антагонизм микробов". Очевидно, лучшим эпиграфом к этой статье была бы латинская поговорка tertius gaudens, что соответствует русскому выражению "двое дерутся, третий радуется". Принцип, обнаруженный молодым одесситом, давал человечеству возможность радоваться, стравливая между собой микробы разных видов.
Суть эксперимента сводилась к следующему. Ученый высевал на питательном бульоне картофельную палочку, безвредное существо, обитающее на кожуре картофеля, а рядом с ней злейшего врага человека — стрептококк. Эти два вида мирно соседствовали друг с другом. Благо и для тех, и для других жратвы вокруг было достаточно (бульон-то мясной!). Но вот ситуация резко менялась: исследователь поселял ту же пару в чистую воду, лишенную какого бы то ни было питания.
И между ними немедля начиналась война. Мирная картофельная палочка в поисках пищи принималась пожирать своего соседа. Она, палочка, выделяла особые вещества — лизины, которые растворяли стрептококков. Да так, что через несколько минут в воде, как свидетельствовал микроскоп, не оставалось ни одного из этих злодеев.
Открытие Шиллера показало, что не отдельные бактерии, а все виды микроорганизмов можно превращать в антагонистов, врагов. Все зависит от условий жизни, в какие экспериментатор ставит своих исследуемых. Меняя условия жизни микробов, можно вызывать и "ссоры", и "дружбу" между ними. Иными словами, отныне человек обретал возможность натравливать одих на других с пользой для своего здоровья.
Но главным в тех давних парижских опытах Шиллера было открытие самих лизинов. Игнатий Горациевич очень скоро понял, что его цель — превратить эти вещества в оружие практической медицины. Все его дальнейшие эксперименты были направлены на то, чтобы заставить одни виды микробов выделять лизины против других. Для этого, как уже говорилось выше, годился голод. Но появление лизинов можно вызвать и иначе. Если из двух видов бактерий только один имеет хорошие условия существования, то именно он выбросит в окружающую среду наибольшее количество растворителей и атакует соседа.
Так была открыта возможность стравливать между собой микробные миры, а по сути, управлять их поведением. И не только в пробирке. С помощью метода насильственного антагонизма стало возможно получать замечательные лекарства — лизины — как средство против любых инфекций. По существу, лизины Шиллера были первыми в мире антибиотиками.
Но почему же в таком случае среди хвалебных гимнов в честь антибиотиков, которые уже полвека звучат со страниц учебников и солидных монографий, мы так редко слышим имя Игнатия Шиллера? Люди же, далекие от медицины и биологии, чаще всего вообще не слыхали это имя. Почему?
«ЧЕРТ ДОГАДАЛ МЕНЯ РОДИТЬСЯ В РОССИИ...»
Эту пушкинскую фразу, где великий поэт в письме к жене (1836) горько сетует на то, что родился в России, могли бы с таким же правом повторить многие российские поэты, писатели и ученые. Игнатий Горациевич Шиллер ни на что не жаловался, но судьба его открытия сложилась трагически, и не случайно. Более всего пострадало оно от советской власти. Впрочем, беды начались еще прежде возникновения Советского Союза. В 1915 году, в разгар первой мировой войны, никто из западных ученых не обратил внимания на статьи Шиллера. Кто знает, сколько бы тысяч жизней были спасены на фронтах этой кровопролитной бойни, если бы лизины вошли в обиход немецких, французских и русских военных медиков! Отчасти виноват и сам Шиллер. После появления его статьи о лизинах к нему в Париже зашел английский коммерсант. "Я не знаю, что такое ваш препарат, — сказал он, — да меня и не интересует принцип его действия. Вы пишете, что он помогает при разных болезнях. Отлично! Я вкладываю в дело свою предприимчивость, вы — свое открытие". Российский интеллигент Шиллер ответил так, как от века отвечали предпринимателям наши ученые и писатели: "Я не торгаш. Моя родина Россия получит мой препарат бесплатно. Лизины не могут быть превращены в средство чьей-то наживы...". Ответ благородный. Но — что проку?
В начале 1915 года Шиллер вернулся в Одессу. Он надеялся завершить свою работу на Бактериологической станции, некогда основанной Мечниковым. Но в эпоху двух войн, революции и последовавшей затем разрухи науку пришлось забросить. Как бактериолог Шиллер долгое время руководил санитарно-эпидемическими отрядами на Западном фронте, потом боролся с холерой в Вознесенске, с брюшняком и сыпняком в красноармейских лагерях, восстанавливал эпидемиологическую службу одесского водопровода. Вернуться к главному делу своей жизни Игнатию Горациевичу удалось лишь в двадцатых годах. Шиллера пригласил в свою лабораторию известный украинский микробиолог, впоследствии президент Академии наук Украины Д.К. Заболотный. Вскоре журнал "Врачебное дело" (1923 г.) опубликовал новую статью — о насильственном антагонизме и о теории и практике получения лизинов-антибиотиков. Но до Запада научные вести из советской России в начале 20-х годов доходили слабо, а в 30-х, когда начала набирать силу сталинская политика всеобщей секретности, опубликовать что-либо в мировой научной печати стало для наших ученых и вовсе невозможно.
Информация о лизинах-антибиотиках, тем не менее, привлекла местных — одесских и киевских — медиков. Кожники Одессы, в частности, подтвердили, что лизины ускоряют лечение фурункулеза и гидроденита. Зубные врачи также проявили инициативу: Украинский институт стоматологии создал на основе принципа, разработанного Шиллером, препарат сальвин. Ватка, смоченная сальвином, так быстро уничтожала стафилококков и стрептококков в отверстии пораженного зуба, что дантисты смогли значительно упростить и облегчить традиционное лечение пациентов. В лаборатории удалось получить лизины, которые успешно расправлялись с туберкулезной палочкой, но до создания антитуберкулезного лизина дело не дошло. В скромных одесских лабораториях тех лет не было достаточно техники для очистки лизинов и начала их массового производства.
Нараставшая в сталинскую эпоху централизация — и в том числе централизация науки — все более превращала Одессу в провинцию. А чтобы прорваться с новой научной идеей в Москву, нужны были исключительные волевые качества, которыми Шиллер, увы, не обладал. Правда, о его работах кое-что писали, но авторы, заинтересованные проблемой насильственного антагонизма, как правило, ссылались на статьи Игнатия Горациевича, датированные 1915 годом. Об идеях Шиллера писал в своей книге "Биологические процессы разрушения бактерий" почетный академик Н.Ф. Гамалея (1934), писала профессор З.В. Ермольева ("Пенициллин", 1945). Положительные оценки дали лизинам академики Д.К. Заболотный и В.П. Филатов. Доброе слово прозвучало и в Америке. Творец стрептомицина Залман Ваксман в 1945 году высоко оценил идеи Шиллера, опять-таки сославшись на его статью 1915 года.
Чтобы понять "степень неизвестности" Шиллера у себя на родине, достаточно сказать, что Большая советская энциклопедия в статье об антагонизме микробов ни словом не упомянула о работах одесского ученого. А энциклопедия медицинская хотя и упомянула работы Шиллера, но объявила его немцем и даже поместила в скобках немецкое написание фамилии нашего соотечественника
К тому времени, когда мы встретились с Игнатием Горациевичем, он уже был уволен из всех лабораторий. Рукопись его книги "Направленный антагонизм микробов" безнадежно пылилась на полке. Никто не собирался ее издавать, ведь по советским понятиям Шиллер не был ученым: он не был даже кандидатом наук. Да, да, ассистент Мечникова, доктор Цюрихского университета, автор 65 опубликованных научных трудов оставался человеком без ученой степени: советские власти иностранных ученых степеней не признавали. Дважды Ученый совет Одесского института туберкулеза обращался в Высшую аттестационную комиссию (ВАК) с просьбой присвоить Шиллеру ученую степень доктора honoris causa — по совокупности его заслуг. Из Москвы неизменно приходил ответ, в котором семидесятилетнему ученому предлагали "сдавать предварительные экзамены по программе кандидатского минимума".
Я в то время готовил книгу о весьма знаменитом ученом академике Скрябине. Рассказал ему о Шиллере, попросил похлопотать в "высших инстанциях". Скрябин любезно согласился и даже дозвонился до дамы, которая одно время занимала должность министра здравоохранения СССР. Мадам Ковригина ни о каком Шиллере не слыхивала да и слышать, судя по всему, не собиралась. Подобные фамилии в 50-е годы звучали для чиновничьего уха отталкивающе. Выслушав академика, госпожа министр ответила по-министерски просто:
"У нас в Советском Союзе и без того достаточно докторов наук".
Атмосферу забвения удалось несколько рассеять, когда в "Литгазете" и в журнале "Знание — сила" появились мои очерки о Шиллере. Моего одесского друга снова пригласили в лабораторию и даже дали сотрудников. В очередном письме ко мне он уже грозился, что в недалеком будущем его препараты позволят избавиться в масштабах страны не только от туберкулеза, но и от рака. Это были, конечно, шутки, но проблемой рака он в последние годы занимался весьма серьезно. Храню
я с той поры и другую свою маленькую гордость: мне удалось убедить киевских издателей выпустить книгу Шиллера.
Этой удаче я опять-таки обязан тому немудреному обстоятельству, что приезжал в столицу Украины как корреспондент московской прессы. И что особенно удивительно: "Направленный антагонизм микробов" вышел в свет в самый разгар антисемитской кампании, в 1952 году.
Наши дружеские отношения продолжались два десятка лет. Игнатий Горациевич еще успел получить в подарок мою книгу "Когда врач мечтает" (1957 год), в которую я включил главу о нем и его научных открытиях. Рассказать о творце антибиотиков всю правду мне в ту пору, разумеется, не удалось. Но мы оба получили огромное удовлетворение, когда в официальном советском издании появилось, наконец-то, признание заслуг Игнатия Горациевича перед мировой наукой. В 1969 году издательство "Высшая школа" выпустило учебник для студентов университетов и мединститутов — "Основы учения об антибиотиках". Автор этого солидного тома профессор Н.С. Егоров черным по белому заявил: "Шиллер показал, что лизины, получающиеся при насильственном антагонизме... по функции убивать живые клетки микроорганизмов другого вида... по существу являются антибиотическими веществами". Так на 90-м году жизни Игнатий Горациевич Шиллер получил окончательное признание, зафиксированное к тому же на языке его родины.
Осенью 1971 года я в очередной раз поехал в Одессу — навестить мать. Собирался, как обычно, навестить и супругов Шиллер. Но Игнатия Горациевича в живых уже не застал. Он умер буквально за несколько дней до моего приезда. Как рассказала его жена, ученого провожали в последний путь пять человек — те немногие, кто когда-то с ним работал.
Я метнулся в редакцию местной газеты (кажется, она называлась "Большевистское знамя"). Получил аудиенцию у заместителя главного редактора. Под впечатлением только что услышанной печальной вести стал рассказывать, какой замечательный человек жил и умер в Одессе. Попросил опубликовать в газете некролог. Редактор глядел на меня скучающим взором. Фамилию Шиллер он слышал в первый раз. Зато хорошо знал внутренние механизмы своей собственной службы. Ответил четко: некрологи согласуются в обкоме партии; пока будем согласовывать, пройдет не меньше недели. А кому нужен некролог через две недели после похорон? Все ясно, логично.
Я покидал кабинет партийного босса, повторяя мысленно знаменитую пушкинскую фразу: "Черт догадал меня родиться в России...". Поэт был прав. За полторы сотни лет после того, как он произнес эти слова, в стране нашей мало что изменилось. Родиться в России — дело по-прежнему рискованное. И тем более рискованное, чем более нестандартный талант дан тебе от рождения.
Хочется надеяться, что Одесса не забудет этого своего уроженца. Помянем же и мы, одесситы, поселившиеся на другой стороне планеты, своего выдающегося соотечественника Игнатия Горациевича Шиллера.
Марк ПОПОВСКИЙ,
"Новое русское слово".
Публикация Леонида ДУСМАНА.
