|
 На главную страницу сайта |
Скольких из нас он выручил! Ленивых журналистов и косноязычных преподавателей, скучных политиков, да просто всех паразитов, желающих блеснуть остроумием за его счет. Ведь это так просто - обронить невзначай (хорошо бы к месту!) одну из его "непричесанных мыслей". Его - Станислава Ежи Леца - мыслей, упорхнувших от автора и звучащих сегодня на десятках языков, со ссылкой на источник или без оной.
Лец на иврите - шут. Он помнил об этом и в меру пользовался: шуту позволено многое, для социалистической Польши 1950 - 1960-х - даже очень многое. До конца жизни над его столом висел портрет императора Франца-Иосифа. А на манжетах красовались запонки с выгравированным императорским гербом. Когда после поездки в Югославию его спросили, был ли он в Сараево, Лец даже оскорбился: "Был ли я в городе, где убили МОЕГО кронпринца?" Что ж удивительного? Станислав родился во Львове, на периферии Австро-Венгерской империи, но первые его гимназические годы прошли в метрополии - Вене. Отец - австрийский барон, директор банка, мать - потомок древнего раввинского рода. Сын окончил университет, получил звание магистра права в родном Львове. Отсюда поэт, придерживавшийся модных левых взглядов, в 1934-м уедет в Варшаву. Остепенится, получит известность.
В город детства он вернется с началом второй мировой. А потом, когда немцы придут и сюда, попадет в концлагерь под Тернополем, чудом избежит расстрела, успеет повоевать в Сопротивлении и доберется-таки до Варшавы. Спустя много лет будет награжден даже Крестом Заслуги. После войны - недолгая служба польским атташе в любимой Вене. В 1950-м Лец уезжает на родину предков - в Израиль. Не прижился, как многие, работал ночным сторожем. Спустя два года вернулся в Польшу.
Слава пришла к нему в 1957-м с опубликованием "Непричесанных мыслей". Впрочем, и к своей известности он относился с известной иронией: "Популярность? Хмм. У парикмахера: "Пан Лец? Конечно, знаю. Он коротко стрижется". Логика жанра, в котором Лец вскоре станет признанным мэтром, до гениальности проста: если от большинства книг остаются именно цитаты, почему бы сразу не писать цитатами?
Тематическое поле его размышлений необъятно. "Меня интересует человек, то есть все в мире", - это к вопросу об "объекте". Среди "непричесанных" - и на грани идеологического фола, но терпимые в оттепельной Польше социально-политические афоризмы.
- Марионеток повесить легче. Веревки уже есть.
- Каждый век имеет свое средневековье.
- Когда народ лишен голоса, это заметно даже при исполнении гимна.
- Многие из опередивших свой век вынуждены были ожидать его не в самых удобных помещениях.
- Из нулей легко сделать цепь.
- Искусство идет вперед, за ним следуют конвоиры.
- Там, где все поют в унисон, слова не имеют никакого значения.
- Об эпохе больше говорят те слова, которых не употребляют, чем те, которыми злоупотребляют.
- Страшная вещь - кляп, намазанный медом.
И почти запредельное:
- Можно убить человека серпом, можно убить человека молотом. А уж если молотом и серпом...
Попробуйте после этого упрекнуть чехословацких товарищей, рассыпавших в 1964-м набор чешского издания "Непричесанных мыслей"...
Некоторые в "мыслях" Леца усматривают талмудическое влияние. И впрямь: его высказывания столь же лаконичны, сколь поучительны. Однажды разоткровенничался: "Ты спрашиваешь, милочка, сколько времени зреют мои мысли? Шесть тысяч лет, моя прелесть!" Крупнейший переводчик Карл Дедециус писал, что Лец сконцентрировал в своем творчестве горечь пророков, практичность испанских евреев и немецкую диалектику. Да и сама еврейская тема потомку великих законоучителей была отнюдь не чужда. Помните знаменитое:
- Я знаю, откуда идет миф о богатстве евреев. Они за все расплачиваются.
А менее известные, но не менее меткие?
- Евреи виноваты во всем. Их Б-г всех нас создал.
- Для меня Стена плача там, где расстреливают людей.
- На пожаре гетто многие погрели руки.
Директриса одной из варшавских школ с гордостью рассказывала мне: "В нашей школе нет антисемитизма. Здесь учатся дети еврейского происхождения, о чем даже никто не знает"...
Меньше выражений, больше выразительности - этого принципа Лец придерживается в каждой своей фразе, классифицировать которые - дело неблагодарное.
- Всё в руках человека. Поэтому их надо часто мыть.
- Мысли перескакивают с человека на человека, словно блохи. Но не всех кусают.
- Крыша над головой часто не дает людям расти.
- Канонизация убивает в моих глазах человека, которого я мог бы счесть святым.
Большинству коллег-писателей оставалось кусать локти - порой в их выстраданных десятилетиями собраниях сочинений МЫСЛЕЙ было меньше, чем в тоненьких сборниках Леца.
"Наверное, это очень трудно - выдумать все из головы?" - мило спросила она меня. "Трудно, - ответил я, - но думаю, что из ноги было бы еще труднее".
Иногда его фразы "не даются" с первой попытки. "До глубокой мысли нужно дотянуться", - говорил Лец. Как-то в 1960-х он получил письмо от читателя: мол, чтобы понять Ваши "непричесанные", нужно быть начитанным. "А как же!" - немедленно телеграфировал автор. И долго возмущался: "Хотят, чтобы писал для каждого сержанта милиции. Нет!" Элитарным чтением "мысли" никогда не были, но на гимназическое образование "своего" читателя Лец явно рассчитывал.
- "Мы были людьми", - фрагмент из Бориса Пастернака, вызывающий в моей памяти образы множества людей, на чьи лбы это можно приклеить.
- Стоило тебе прийти на свидание еще немного позже, и я стал бы Петраркой.
Для кого-то эти фразы останутся просто фразами - что ж, мир шута всегда неизмеримо сложнее, чем кажется на первый взгляд...
На русском Леца издавали весьма охотно еще во времена оны - с купюрами ли, без них, а издавали. А вот украиноязычному читателю подарок в виде "Незачесаних думок" издательство "Дух i лiтера" преподнесло совсем недавно. Причем как минимум половина фраз, включенных в новую подборку, никогда не публиковалась ни на русском, ни на украинском языке. Они переведены из посмертных изданий, подготовленных сыновьями великого афориста. После этого из огромного массива переведенных афоризмов издателями была отобрана только треть наиболее выразительных фраз для публикации.
Глубокое предисловие стало бы предметом гордости любого академического издания. Блестящие иллюстрации Виктора Гукайло вводят читателя в особую атмосферу лецевской интеллектуально-ироничной эквилибристики, превращая книгу в произведение искусства.
"Мыслям" повезло - все они появились в краткий период оттепели, сошедшей на нет в 1968-м. До очередного закручивания гаек Ежи Лец не дожил, он умер в 1966-м после тяжелой болезни. Незадолго до смерти получил на корректуру гранки очередного сборника эпиграмм. Отписал в редакцию: "Занят более важными делами. Умираю".
Согласитесь, человек с таким отношением к смерти заслуживает уважения. А издание книги, принесшей ему мировую славу, - лучший памятник Станиславу Ежи Лецу.
Михаил ГОЛЬД.
