|
 На главную страницу сайта |
1
Ты мудр был, как пророк,
и нежен, словно ангел,
Перенося на холст еврейских мудрецов,
Отправив в никуда сомнения и страхи
И ведомо куда - ухмылки подлецов.
Восставший из руин,
твой дух свободно реял
За морем, что поет, за рощею осин.
Как быстро ты писал евреек и евреев,
При этом не страшась,
что вечно был один.
Как тяжко ты творил,
как будто знал заранее,
Что смерть уже видна - стоит невдалеке.
Ты сам себе давал труднейшие задания;
День гас, а у тебя дрожала кисть в руке.
Мазок, еще мазок -
и вот из тьмы забвенья
Еврейская судьба не опускает глаз.
О чем твердит старик,
не преклонив колени?
Как голос его строг! Как светится анфас!
2
Себя раскрепостив,
не стал ты Дон-Кихотом
И кисть не променял на гневное перо.
Ты говорил, что холст -
всего лишь только нота,
Ей следует всегда творить одно добро.
И на холсте твоем
вдруг проступало нечто,
Чего не описать, как будто нота вдруг
Очерчивала круг,
где хор еврейский вечен,
А песня состоит из радостей и мук.
Ты утверждал, смеясь,
что соберутся старцы,
Сошедшие с картин, написанных тобой,
И закричат они,
что им не надо странствий,
Что все они хотят
к Островскому - домой...
Казалось мне, что холст
с подрамника сорвется
И в мастерской тогда появится еврей
С седою бородой,
с лицом светлее солнца,
Хоть по нему порой проносится борей.
3
Мудр, как Мафусаил,
и, как Давид, отважен
Был первый твой еврей,
в глазах - тоска и боль,
Но ты всегда мечтал об этом персонаже
И сравнивал его с друзьями и собой.
Кругом него леса, шумящие упрямо,
Спокойная река, где, кажется, нет волн,
А за его лицом - трагедии и драмы,
Опять грохочет гром,
весь в тучах небосклон.
Он вызовом глаза наполнил,
словно гневом,
Пусть в середине ночь и не видать не зги,
Но он нанес удар, когда шагнул налево,
Бегут направо - прочь - всегда его враги.
Его глаза других евреев обогрели,
Их заразив собой, где страха вовсе нет.
И трудно быть рабом,
песчинкой и плебеем,
Когда вся жизнь - на кон,
весь этот белый свет.
4
За мастерской твоей шумливая Одесса.
Побродим наугад, не зная наперед,
Что можно на нее - на посох - опереться,
Ведь все она простит и все она поймет.
Мы станем пить вино
с тобой неторопливо,
Ты на салфетке мне легко изобразишь
Движенье облаков,
спешащих вдоль залива,
Потом наброски птиц,
потом наброски крыш.
По крышам солнца луч
скользнет неуловимо,
На лицах боль пройдет,
словно случайный дождь.
Ты скажешь невпопад:
"Судьба необозрима,
Но каждый новый день,
как чистый холст, хорош..."
Твою мне больше боль
вовеки не услышать,
Но ведь она во мне, словно река, шумит,
А солнца луч опять
легко скользит по крышам,
И облако твое, как пилигрим, спешит.
5
Мазок - впритык к мазку
неделю за неделей,
Мазок - словно бросок
сквозь бурные века.
Когда работал ты, глаза твои светлели
Ромашкой на лугу, подобием цветка.
А на холсте уже фигура человека,
А вот его лицо и напряженный взгляд,
Пронизанный борьбой
суровой мглы и света,
Где войска два сошлись и нет пути назад.
Быть первым тяжело.
Как устоять в сраженьях
И показать врагам, что ты совсем не слаб,
Ведь на холсте твоем
весь мир пришел в движенье,
Когда еврей запел: "Я более не раб!"
Холсты - твои войска,
леченье от бессонниц,
Печальный твой ноктюрн
и самый яркий стих.
Я помню, ты сказал:
"Умелый полководец
Волнуется всегда за ратников своих".
6
Ты славы не искал,
и к ней ты не стремился -
Совсем в другую даль тебя всегда влекло,
Где дождика мотив почти неделю длится,
А осень так легка, что на душе светло.
Любил платаны ты, и кедры, и березы,
Когда под ветерком душа напряжена,
На голубом холсте
вот-вот проступят звезды,
А дальше - темнота, а дальше - тишина.
В той долгой тишине
отца ты ловишь голос,
Потом - его глаза, где столько доброты,
Потом - его глаза: он исполняет соло,
Все звуки в нем просты, и все они чисты.
И на бумаге вновь
стремительный рисунок,
Где музыка живет, пускай она без нот,
И льется окон свет на темный переулок,
Один фонарь горит, зато сирень цветет.
7
Когда уходит друг, в нас отмирает что-то,
Чему названья нет, ведь в словаре утрат
Особые слова и речи обороты,
А слезы - в кулаке, хоть и глаза слезят.
Не снимешь боль мою
насмешливою речью,
Не скажешь:
"Не робей, как истинный еврей!"
На улице тебя я никогда не встречу,
Не буду больше ждать я о тебе вестей.
8
Такую боль, пойми,
не выразить словами -
Внутри она сидит, как будто в горле ком.
Трагический закат
плывет в оконной раме,
Трагически звучит на темном небе гром.
Ты выгод не искал, ты страха не освоил,
Талант свой не предал,
друзей не потерял.
Не выдан был тебе -
хоть завалящий - орден,
И премий никаких тебе никто не дал.
Но на твоих холстах смеются,
как живые,
Так много стариков, и юношей, и дев.
На идише поют опять, словно впервые,
Стремительный напев,
внезапно осмелев.
Откуда взялся он?
Кого об этом спросишь?
Но звезды по ночам
свой прокричат ответ,
Что по Одессе вновь ступаешь,
мой Иосиф,
С этюдником в руках,
а значит - смерти нет!
2005.
