|
 На главную страницу сайта |
Леонид ДУХИН "Заметки по еврейской истории"
Ян Козелевский (Карским он станет во время войны) родился в апреле 1914 года в Лодзи, втором после Варшавы промышленном центре Польши. Вспоминал о нем так: "Этот город возник из ничего; в конце XIX века предприимчивые немцы и евреи превратили маленький железнодорожный поселок в промышленный мегаполис". Город его детства хотя и называли "красной Лодзью", в действительности был вотчиной Юзефа Пилсудского, "начальника" возрожденной Польши. Мэром города был легендарный Бронислав Земенцкий, пилсудчик левого толка, социалист-радикал. В городе о нем говорили, что вдвоем с Пилсудским они добрались до станции "Независимость", на которой тот вышел, а Земенцкий все еще сидит в трамвае, надеясь, наконец, добраться до своей остановки "Социальная справедливость"…
Ян Козелевский учился в гимназии имени маршала Пилсудского, в стенах которой был популярен лозунг социальной справедливости. Мать нашего героя Валентина Козелевская не имела дипломов, зато придерживалась мировоззрения, завоевавшего симпатии ее сына. Она восхищалась Пилсудским и была по-своему наб-жна, считая, что Б-г — один для всех людей, только по-разному являет себя разным людям. Она с симпатией относилась к евреям, помня, как они помогли ее кумиру — Юзефу Пилсудскому, укрывая его от царской охранки и затем сражаясь с ним бок о бок за независимую Польшу.
Кружева судьбы
Окончив гимназию, Ян поступил в университет имени короля Яна Казимира во Львове, на факультет юриспруденции и дипломатии. Он с удовольствием посещал лекции профессора Мауриция (Мозеса) Аллерханда, единственного еврея — члена Верховного суда Польши, "светоча юриспруденции", как его называли в городе. Их пути снова трагически пересекутся на маленькой станции Бельжец в августе 1942 года, куда Аллерханда и его семью привезут в товарном вагоне из Львовского гетто в ходе "большой акции". Через час после прибытия все 10 тысяч евреев будут выгружены из вагонов и убиты в газовых камерах лагеря смерти Бельжец…
В 1935 году Ян Козелевский с отличием окончил Львовский университет и поступил на дипломатическую службу в МИД Польши. Молодой дипломат работал в польских посольствах в Лондоне и Берлине. В августе 1939 года он задержался по делам в Варшаве и в начале сентября собирался вылететь в Лондон. 1 сентября части вермахта вторглись в Польшу. Началась вторая мировая война. Мобилизованный в действующую армию, Ян отправился на войну с фотоаппаратом "Лейка", чтобы фотографировать храбрых генералов, когда те во главе польских войск через пару дней окажутся в Берлине. Он ничуть не сомневался в том, что Польша сильна и непобедима. Ведь поляки — гениальный народ, они все могут. Весь набор пропагандистских бредней прочно сидел у него в голове…
Трагическая реальность военной поры оказалась совсем иной. Он прибыл в кавалерийскую часть — уланский полк, расквартированный в старинных казармах маленькой станции Освенцим. Так судьба плела незримые кружева его судьбы, в которой образовался очередной "контрольный узелок" — Освенцим… Кавалерийский полк поручика Козелевского был наголову разбит танковыми частями вермахта. Ян был ранен, но остался жив. Немытый, без гроша в кармане, он скитался по дорогам польской Галиции, запруженным толпами беженцев. Продал за бесценок "Лейку", решил продать именную саблю. "Эта сабля — историческая реликвия, на ней подпись президента Польши. Вернусь с войны — выкуплю". Ответ лавочника в городке Тарнув Ян запомнил на всю жизнь: "Выбрось эту гадость в канаву. Как бы беды не накликать!".
Военный период жизни Яна Карского оказался страшнее и увлекательнее любого гениального блокбастера. Его шокирующую историю тщательно проверяли, но не нашли и крупицы вымысла. Все, что он рассказал, было напрочь лишено сочинительства… Поручик Козелевский попал в руки НКВД в том же городке, в котором безуспешно пытался продать именную саблю. Польских офицеров отделили от солдат, погрузили в теплушки и отправили на восток, в лагерь для военнопленных. Неделя в пути, кажущаяся вечностью, на хлебе и воде. Пункт прибытия — лагерь НКВД Козельщина Полтавской области. Режим в лагере был рассчитан на то, чтобы пленные польские офицеры вымерли. Комендант лагеря откровенно говорил об этом.
С наступлением осенних холодов лагерь оказался переполненным. На нарах в бараках вместо 6 человек спали по 10, а пленные тем временем все продолжали прибывать. По архивным данным, общее число польских пленных на территории СССР в 1940 году составило более 300 тысяч. Однажды утром знакомый лагерный врач — "советский поляк" — сообщил по секрету Яну о том, что из Москвы получен приказ: отпустить обратно в Польшу "пролетарские элементы" из числа военнопленных. Офицерский мундир и сапоги Карского отобрали конвоиры еще в Польше; личные документы оказались у лагерной администрации.
Поручик Козелевский записался на прием к начальнику лагеря. "Я простой слесарь из Лодзи. Немцев не люблю, но у меня в Лодзи жена на девятом месяце беременности. Отпусти меня к ней, начальник!..". Майор НКВД глянул на заросшего щетиной оборванца и указал на дверь: "Чеши к воротам!". На шоссе, ведущем от лагеря, формировалась колонна из отпущенных пленных; их под конвоем отвели на станцию к поезду, который отправлялся на пограничную станцию Перемышль. Там немцы пересадили их в товарные вагоны и привезли в концентрационный лагерь ("шталаг") в городе Кельце. В лагере не было даже нар — только голая земля и пучок соломы. Еду выдавали рано утром — ломоть хлеба и ломоть ливерной колбасы, на обед — капустная баланда. Ужина не было. Люди умирали, как мухи, от истощения и пневмонии. Мысль о побеге родилась сама собой…
Через пару недель две сотни пленных, еще способных передвигаться, загнали в товарные вагоны, и состав отправился в сторону Кракова. Ночью полил сильный дождь, рельсовый путь пролегал через лес. Товарищи Яна смогли разорвать проволоку на зарешеченном окне и начали поочередно выталкивать пленных через окно. Нескольких человек удалось вытолкнуть. Люди падали в траву вблизи колеи и уползали в лес. Когда Ян, обмотав руки лоскутьями своей рубашки, ухватился за раму и выпрыгнул из вагона, поезд почти остановился. Прожектора, установленные на крыше вагонов, прочесывали местность; пули свистели над головой Яна…
Наутро беглецы вышли на околицу убогого местечка, постучали в окошко крайнего дома. Вышел старый еврей с густой окладистой бородой. Позже Ян узнал, что это был хасидский рабби, ученик известного цадика Иосифа-Мордехая Лейнера из городка Избица Любельска. Он впустил их в дом, его жена покормила беглецов. Потом их уложили спать на сеновале. На следующий день, прощаясь, поблагодарили старика. "Спасибо, рабби! Дай Б-г, еще увидимся. Еще Польска не сгинела! (Еще Польша не погибла!)"…
Падал мокрый снег. Смешавшись с толпой беженцев, Ян добрался до пригорода Варшавы, где встретил старых знакомых. От них он узнал, что его родной брат Мариан Козелевский и при немцах сохранил свою должность — начальника варшавской криминальной полиции, которая после взятия немцами Варшавы 28 сентября перешла на службу к ним. В городе жила его сестра Лаура, которая не сразу признала в грязном оборванце своего брата. Она позвонила Мариану и намеками дала понять, что Ян в городе. Они встретились, Мариан обещал в скором времени выправить для него фиктивные документы, а пока советовал укрыться в разрушенной цитадели, куда немцы опасаются заходить.
Через несколько дней Мариан вручил брату добротно выполненную "липу" — удостоверение на имя варшавского слесаря Яна Карского. С этим документом тот мог свободно передвигаться по городу. Он видел, как польские и еврейские каменщики возводят трехметровую стену по периметру только что созданного Варшавского гетто; как в переполненное гетто ежедневно доставляют тысячи евреев из окрестных городов и местечек — Отвоцка, Груеца, Гуры-Кальварьи и многих других.
В то время он узнал, что Мариан рискует собственной жизнью и жизнью своей семьи — связан с польским подпольем, поддерживавшим эмигрантское правительство в Париже во главе с генералом Владиславом Сикорским. Постепенно Мариан ввел младшего брата в ряды борцов антинацистского Сопротивления и поддержал его замысел выбраться из Польши в Париж, чтобы рассказать западной прессе о планах уничтожения евреев голодом и непосильным трудом. В то время Мариан Козелевский и его начальник — мэр Варшавы Старжинский — нуждались в доверенном человеке, который бы ездил по оккупированным районам Польши и убеждал польских полицейских, чтобы те, оставшись в рядах полиции, продолжали служить не оккупантам, а своему народу. Это была трудная задача.
Лабиринты польской власти в изгнании Подпольщики изготовили для Карского документы офицера Центрального управления польской полиции. С ними он объездил многие города на оккупированной немцами территории и собрал материалы о планомерном истреблении польской интеллигенции и евреев. В Варшаве Яна снабдили командировочным удостоверением, подтверждающим его поездку в Будапешт для ареста беглых польских уголовников совместно с венгерской полицией. Путь в Венгрию пролегал через знаменитый лыжный курорт Закопане.
В польском консульстве в Будапеште Карского приняли более чем прохладно. Неделю пришлось ждать, пока ему, наконец, выдали паспорт на имя Дьерда Ковача, переводчика венгерского туристического бюро. В Париже его принял представитель правительства Сикорского профессор Станислав Кот. "Не ждите слишком многого от французов, — сказал он. — Они ходят с шорами на глазах". Сикорский был еще категоричней: "Поручик, вы будете делать то, что я вам прикажу, а не то, что вам хочется". Ян Карский позже вспоминал: "Париж в 1939 году жил так, будто никакой войны на свете не было и в помине. До своего падения в июне 1940 года он напоминал клинику для аутистов: они были людьми зрячими и не глухими, но в их мозгу все переиначивалось до неузнаваемости".
Генерал Сикорский принял Яна еще раз и от лица польского руководства в изгнании выразил поддержку группе Мариана Козелевского. Варшавского курьера снабдили микрофильмами, адресами явок и шифром для связи с Парижем. В апреле 1940 года Карский отправился обратно в Польшу и, преодолевая заснеженные перевалы словацких гор, повредил ногу. В Кракове он пришел в костел, чтобы встретить Мариана; к нему подошла Ядвига, жена брата. "Вчера гестапо арестовало Мариана. Уходи отсюда так, чтобы тебя не заметили"…
В Варшаве в глубокой тайне собрался Национальный координационный комитет польского Сопротивления. Карский был выбран его депутатом; курьерские задания он выполнял под прозвищем Витольд. Его новым шефом стал Ежи Маковецки, начальник подпольного бюро информации и пропаганды главного штаба сопротивления. В обязанности Карского входил мониторинг печатной и рукописной продукции многочисленных и разрозненных подпольных групп и ячеек. Изучая поступающий в бюро материал, он с возмущением отмечал нарастающую вражду польских подпольщиков к еврейскому сопротивлению. Карский считал, что в создавшихся условиях невозможно игнорировать положение в Варшавском гетто, и постарался попасть в него.
Он смешался на улице с колонной евреев, возвращавшихся с работы, проник в гетто и спрятался в одном из подвалов. Вскоре он встретил знакомых парней, с которыми служил в одном кавалерийском полку. Они рассказали, что евреи испытывают ненависть со стороны поляков и не доверяют им, что главнокомандующий подпольной Армии Крайовой генерал Бур-Коморовский — патологический антисемит. В пику польским антисемитам известная писательница Софья Коссак (подпольная кличка Тетка) организовала в сентябре 1942 года Комитет Конрада Жеготы в поддержку польских евреев. Комитет собирал деньги для больниц и детских домов в гетто Варшавы и Лодзи, переправлял десятки евреев из крупных городов в дальние деревни и хутора. Через год, в сентябре 1943 года, Комитет Жеготы был разгромлен. Тетку арестовали и отправили в Аушвиц. Лагерное начальство так и не узнало, кто попал к ним в лапы. У Тетки, как и у другого видного деятеля подполья Юзефа Циранкевича, были безукоризненно изготовленные документы, и они выжили.
Вскоре Ян Карский столкнулся с новым феноменом, о котором польское эмигрантское правительство, перебравшееся к тому времени из Парижа в Лондон, ничего не знало.
В польском Сопротивлении появилась новая сила. Тысячи поляков, бежавших в 1939 году в СССР, были мобилизованы в отряды прокоммунистической Армии Людовой, обучены в тренировочных лагерях и отправлены на родину, чтобы сражаться как против немцев, так и против Армии Крайовой. Положение осложнялось еще и тем, что ее различные группировки продолжали ожесточенно вести междоусобную идеологическую борьбу.
Случай свел Яна Карского с Романом Кноллом, бывшим польским послом в Берлине и министром иностранных дел Польши. В Армии Крайовой он возглавлял отдел внешних сношений. Они беседовали на французском, и Кнолл остался доволен лингвистическими познаниями собеседника. Он без обиняков предложил Карскому отправиться в Лондон, рассчитывая, что польское правительство в изгнании утвердит его в должности директора подпольного МИДа в Варшаве, чтобы снабжать Лондон свежей информацией с места событий. Кнолл польстил самолюбию Карского, отметив, что тот — единственный, кого хорошо помнят в окружении Сикорского и потому с пониманием отнесутся к информации о братоубийственной войне между Армией Крайовой и польскими коммунистами. "Сталин создает оккупационные силы для захвата Польши! Очевидно, в Лондоне не понимают угрозы".
«Эйсав ненавидит Иакова, так устроен мир»
Была еще одна весомая причина, склонившая чашу весов к его повторному пути на Запад: еврейский вопрос. Бюро информации и пропаганды Армии Крайовой было главным местом встречи польских и еврейских бойцов Сопротивления. Карский не получал указаний устанавливать контакты с евреями от имени Армии Крайовой, но знал их бедственное положение по листовкам, рассказам поляков и из опыта личного общения с узниками Варшавского гетто. Вскоре Роман Кнолл познакомил его с легендарным евреем — Леоном Файнером. За социалистические убеждения (принадлежал к левому крылу Бунда) тот отсидел несколько лет в польских тюрьмах, в 1939 году был арестован НКВД, два года провел в лагере вблизи Казани и в 1941-м сбежал с лесоповала обратно в Польшу. Во время встречи с Карским он сказал: "Польша снова обретет независимость после войны. Но польских евреев к тому времени не останется. Поезжайте в Лондон. Мы должны сделать все, чтобы никто из союзников после войны не смог сказать, что ничего не знал об истреблении евреев".
Файнер с трудом говорил, его душили слезы. "Я отправил десятки писем, сотни раз, прорвавшись к телефону, разговаривал с евреями в Швейцарии и Франции. Никто мне не поверил". Он попросил Карского снова побывать в гетто, в самый разгар "большой депортации", в ходе которой (с 22 июля по 10 сентября 1942 года) из гетто в Треблинку было отправлено эшелонами более 300 тысяч евреев. Карский уже знал жуткие условия, в которых находились евреи. Снова увидел трупы людей, умерших от голода, на тротуарах, бесконечные очереди за хлебом. На этот раз он заметил группу немецких женщин, которых в рамках туристической программы "Сила через радость" (Kraft durch Freude) привезли поглазеть на гетто. Женщины стояли на мосту, перекинутом над одной из его улиц, и разглядывали обитателей гетто, как животных в зоопарке.
Худой, болезненного вида старик, проходя мимо, будто невзначай обронил фразу из Торы: "Эйсав ненавидит Иакова, так устроен мир". Заметив недоумевающий взгляд Яна, Файнер пояснил: обезумевший мир спасут дела праведников, подобные искрам Б-жественного света… Когда они проходили по улицам гетто, Файнер все время повторял: "Запомни! Запомни это!". Прощаясь с Карским, он сказал, чтобы тот обязательно побывал в Избице Любельской, потому что этот городок — "преддверие ада", имя которому Бельжец…
Избица — преддверие ада
Избица Любельска — маленький городок в долине реки Вепш, окруженный живописными холмами, был, пожалуй, самым необычным еврейским местечком (штетлом) в Польше. Он был основан Антонием Грановским, старостой города Тарногора, в 1750 году и предназначался специально для евреев округи, ограбленных своими польскими соседями. Городок быстро развивался, особенно после прокладки железнодорожной ветки в 1835 году, связавшей города Люблин и Замостье. Вскоре Избица стала локальным центром торговли и ремесел, традиционно сосредоточенных в еврейских руках. Вплоть до первой мировой войны в городке проживали только евреи, в нем была большая синагога. В конце XIX — начале XX века Избица приобрела широкую известность благодаря своему цадику Иосифу-Мордехаю Лейнеру, основателю хасидской династии Избица — Радзынь. Ее последователи живут и поныне, главным образом, в Израиле. Народная молва признавала Избицу "еврейской столицей" Люблинского края.
В годы нацистской оккупации Польши местечко стало крупнейшим транзитным пунктом в Люблинском воеводстве; железнодорожная ветка пролегала через его центр. В 1940-41 годах городок превратился в сборный пункт для тысяч евреев из Лодзи, Калиша, Коло и даже Люблина. А пик депортаций пришелся на 1942 год — в ходе операции "Рейнхард".
В период между мартом и маем 1942 года в Избицу были свезены 14 тысяч евреев из Чехословакии, Германии и Австрии. Большинство прибывших из стран Центральной Европы были полностью ассимилированными евреями; эти люди не могли приспособиться к жестоким условиям и быстро погибали от голода и эпидемий. С началом операции "Рейнхард" в Избице появилось свое отделение гестапо. Его возглавлял гауптшарфюрер СС Курт Энгель, психопатическая личность, шумный и сумасбродный баварец. Энгель любил стрелять в евреев по утрам, перед завтраком. Своей садистской жестокостью он и его подчиненный сержант Людвиг Клемм терроризировали всю округу.
Уроженец Избицы Тойви Блат вспоминает о первой депортации в Бельжец, состоявшейся 24 марта 1942 года: "Спящий городок был разбужен выстрелами. На окружающих холмах появились силуэты вооруженных солдат. Городок был оцеплен. Банды украинских полицейских врывались в еврейские дома. Они забирали с собой всех евреев — детей, стариков, женщин, даже калек". После нескольких депортаций еврейское население Избицы сильно поредело. Многие дома стояли пустыми, а синагога была превращена в склад домашнего скарба и вещей депортированных евреев.
После того как стали прибывать поезда из стран Центральной Европы, Энгель отделил чешских евреев от местных. И приказал им создать свой юденрат (еврейское "самоуправление") и полицию, которая участвовала в облавах на польских евреев и в их отправке в Бельжец. В сентябре 1942 года все евреи из соседних городов Красныстава и Замостья были переселены в Избицу. Их построили в колонны и заставили идти пешком 20 километров. Энгель установил пулемет на кабину грузовика и стрелял в тех, кто отставал от колонны. В мае пришел черед чешских евреев: молодежь, пригодную к каторжному труду, отправили в Собибор и Майданек; остальных депортировали в Бельжец…
Часто для отправки депортируемых не хватало товарных вагонов. Людей заталкивали в них так плотно, что некоторые задыхались и умирали еще до того, как состав отходил от станции. В начале ноября 1942 года гетто в Избице было ликвидировано. Перед завершающей "акцией" 2000 евреев согнали в переполненное здание пожарной команды, где многие умерли от удушья. Наутро тех, кто выжил, расстреляли на еврейском кладбище. Их останки покоятся в трех братских могилах…
На окраине Люблина в заброшенном доме Карский переоделся в мундир украинского полицейского — "травника", который сдал мундир на день напрокат за килограмм сахара. Другой полицейский, также за деньги, провел Яна в гетто. Ян пробыл там только день, но впечатлений с лихвой хватило на всю оставшуюся жизнь. В его родном городе Лодзи жило много евреев, и он понимал идиш. Ему не потребовался переводчик, когда на окраине Избицы возле закопченного приземистого здания местной кузни он услышал песню работавших там кузнецов:
Ди идн — шмидн зингэн,
Зингэн из дэр икэр
Ун ди функэн флиэн,
Фалн айзн — штикэр.
Евреи-кузнецы поют,
Песня — это главное.
Летят искры
от раскаленного металла,
Падают куски
горячего железа…
Ян стоял возле кузни будто завороженный. "Летят искры раскаленного металла". Словно весь мир вместился в эту кузню. Война — гигантский огненный горн. Целые народы падают, словно куски горячего железа, зажатые между молотом и наковальней чудовищных испытаний. Польские евреи — будто сноп огненных искр… Он окончательно уверовал в то, что вызревало в его душе исподволь последние годы, в свою миссию в "мире Эйсава", — попытаться остановить машину истребления еврейского народа.
На окраине местечка Ян оглянулся. Стояла темная безлунная ночь. Но что это? В небе над опустевшим, будто вымершим городком рассыпался сноп ослепительных искр. Они затопили небо своим светом. Уносимые ветром, проплывали над головой Яна бесконечным потоком; он вгляделся: искры плыли с востока, со стороны Бельжеца… "Это они, — подумал Карский. — Души убитых евреев… Их сотни тысяч. Еще сотни тысяч обреченных в гетто и лагерях ждут своего смертного часа". Он вспомнил слова своего любимого учителя — профессора Аллерханда из Львовского университета: "Душа каждого еврея — искра Б-жественного света"...
В Варшаву Ян вернулся полный решимости отправиться в опасную поездку в Лондон. Его снабдили ключом, в запаянном стержне которого был спрятан микрофильм с сотнями документов. Ян пошел к зубному врачу, который вырвал у него несколько здоровых зубов, чтобы образовавшаяся опухоль позволила избежать объяснений, если он вдруг будет задержан в пути. Через Берлин и Францию маршала Петена он пробрался в Испанию и оттуда через Гибралтар в Лондон.
В помощи евреям отказать…
Ян Карский тщетно пытался достучаться до сердец высокопоставленных чиновников эмигрантского правительства Польши. Для многих из них трагедия польских евреев оставалась маргинальной темой
в сравнении с борьбой польского народа за восстановление своего государства. Генерал Сикорский высказался без обиняков: акцентирование жертвенности евреев отвлечет внимание Запада от поляков, протягивающих к нему руки за помощью…
Затем Карский передал информацию о планомерном уничтожении польского еврейства политическому руководству Великобритании и столкнулся с еще большим непониманием и нежеланием действовать. Энтони Иден, глава английского правительства, был краток: "Мы сделали для евреев и так достаточно много: приютили 100 тысяч беженцев из Европы".
Информация Карского была передана Шмуэлю Цигельбойму, бывшему депутату Сейма от еврейских социалистов-бундовцев, члену Национального Совета польского правительства в изгнании. Он испытал мучительную душевную боль; как человек, посвященный в тайны правительственно двора, заявил Карскому: "Этот ужас в Польше невозможно остановить, но я сделаю все, чтобы помочь евреям".
12 мая 1943 года, когда немцы, подавив восстание, полностью разрушили и сожгли Варшавское гетто, Цигельбойм отправил предсмертное письмо польскому премьер-министру в изгнании и затем покончил с собой. В письме говорилось: "Своей смертью я хочу выразить решительный протест против пассивности, с которой весь цивилизованный мир допускает уничтожение еврейского народа". По роковому совпадению, в тот же день генерал СС Юрген Штроп, возглавивший разрушение гетто, отправил знаменитую телеграмму в Берлин: "Варшавское гетто больше не существует".
…Ян Карский выполнил обещание, которое дал Леону Файнеру в Варшавском гетто. В США в беседе с президентом Франклином Рузвельтом он рассказал о Бельжеце и Аушвице; о том, что 2 миллиона польских евреев уже истреблены. Он предупредил Рузвельта: руководство Армии Крайовой считает: если союзники останутся безучастными и в 1943 году, польские евреи исчезнут. Карский счел излишним посвящать президента США в свои личные переживания и наблюдения. Феликс Франкфуртер, бывший помощник Рузвельта и член Верховного суда США, заявил ему прямо: "Господин Карский, я не могу вам поверить. Я не утверждаю, что вы лжец, но рассказанное вами столь чудовищно, что я не могу заставить себя поверить в это". Карский ошибся, решив, что его встреча с Рузвельтом ничем не отличается от предыдущих бесед с английским политическим истеблишментом. Результатом стало создание Комитета по делам беженцев, занимавшегося преимущественно проблемами евреев, которые вырвались из охваченной войной Европы.
«Я стал польским евреем»
Ян Карский планировал вернуться в Варшаву, чтобы продолжить подпольную деятельность в рядах Армии Крайовой, но ее командование запретило ему возвращаться в Польшу. Немцы получили подробную информацию о нем и отдали приказ о немедленном аресте. Карскому было приказано оставаться в США. Он выступал по радио и печатался в американских газетах, написал потрясающую книгу "История секретного государства", опубликованную в конце 1944 года. После завершения войны и Ялтинских договоренностей между союзниками, в результате которых послевоенная Польша фактически превратилась в вассала СССР, путь на родину для Яна Карского был заказан. В университете города Джорджтауна он защитил докторскую диссертацию по политологии. В 1954 году ему было предоставлено американское гражданство.
Он потратил более 10 лет на создание исторического исследования "Великие мировые державы и Польша: 1919-1945 годы", вскоре ставшего бестселлером на Западе. Многие его студенты даже не догадывались о роли профессора Карского в польском подполье в годы войны и о страшном послании, которое он передал западным союзникам. Он не рассказывал о своем прошлом, пока не согласился дать интервью Клоду Ланцману в его знаменитом фильме "Шоа" в 1987 году.
В 1965 году судьба свела его с Полиной Ниренской, известной танцовщицей и хореографом, выросшей в ортодоксальной еврейской семье. Все ее родственники погибли в годы Катастрофы в Польше. Ее спасло то, что накануне войны она оказалась в Лондоне. Они были идеальной супружеской парой…
В 1981 году правительство Израиля признало Карского Праведником народов мира;
в том же году он выступил на пресс-конференции, организованной Эли Визелем в Вашингтоне. Собравшиеся слушали его слова, затаив дыхание. Это было откровение праведника, пытавшегося остановить Холокост: "Б-г выбрал меня, чтобы Запад узнал о трагедии в Польше. Тогда мне казалось, что эта информация поможет спасти миллионы людей. Это не помогло, я ошибался. В 1942 году в Варшавском гетто и в Избице Любельской я стал польским евреем… Семья моей жены (все они погибли
в гетто и в лагерях смерти), все замученные евреи Польши стали моей семьей".
Ян Карский умер в июле 2000 года в Вашингтоне. В этот день на небе погасла ослепительная звезда, одна из тех немногих, которые ангелы зажигают в честь праведников еще при их жизни…
Печатается по публикации в сетевом альманахе "Заметки по еврейской истории" —
с любезного разрешения редактора Евгения БЕРКОВИЧА.
