|
 На главную страницу сайта |
Игорь ПОТОЦКИЙ
(Окончание. Начало в № 631.)
9
Уфельман посвятил Коремберг сорок сонетов. Никто до него в Одессе не написал такого количества сонетов, к тому же посвященных одной девушке.
В этих сонетах он давал отчет своей возлюбленной, как он ее любит, а еще он написал, в каком платье она пришла к нему на первое свидание, а вот на девятом свидании она была в другом платье, более свободном, так что шелк спадал вдоль тела, как водопад.
Я знаю, что первые сонеты Роза Коремберг читала, потому что с воодушевлением пересказывала мне их содержание, но не сразу, ведь помирились мы с ней только через две недели. Не помню, кто из нас первым позвонил по телефону, но, кажется, это сделал я.
Уфельман теперь сидел в первом ряду на каждом спектакле, в котором она появлялась на сцене. И всегда утверждал, что ее игра великолепна, а остальные актеры — манекены, но Роза его слова не воспринимала всерьез.
Я почему-то тогда ее безумно ревновал к Уфельману, хоть и считал, что мы с ней — друзья, ничего больше, а она мне говорила, какой он талантливый, и что в Одессе все теперешние поэты ему в подметки не годятся. Она наверняка догадывалась, что я пишу не только рассказики, но и стихи, не сплю из-за них ночами.
В Одессе тогда все было спокойно. Стихийно возникали очереди, а затем бесследно исчезали. В оперном театре отмечались события областного масштаба. Везде шла привычная сшибка честолюбий, но тихо, почти подпольно. Кто-то брал взятки. Кто-то их давал. Кто-то их отслеживал.
Уфельман все чаще стал попадаться мне на глаза. И всегда первая его фраза начиналась так: "Вчера мы с Розой…". Поэтому я стал Уфельмана избегать. Выйдя из подъезда своего дома, я оглядывался по сторонам: нет ли где-то этого Уфельмана.
Мне казались фальшивыми все истории, которые он мне рассказывал возбужденным голосом, настигая меня во всех книжных магазинах Одессы, словно он только и делал, что меня выслеживал.
Я потерял спокойствие в моем любимом городе, скитаясь по его улицам, площадям, переулкам, паркам. Проходя торопливо мимо его памятников, театров, кафе, ресторанов, фонтанов, подземных переходов, музеев. Я мотался со свертком своего тяжелого настроения, постоянно повторяя про себя фразу Юрия Олеши из повести "Зависть": "Я мотаюсь по улицам со свертком". Удивительным было то, что мне позвонила Коремберг и спросила: "Ты давно не перечитывал Олешу?" — а я спросил у нее: "Что мне делать?" — а она быстро нашлась, чуть переиначив этого замечательного писателя: "Шагать в неопределенном направлении".
Я долго шагал именно в этом направлении, оступался, падал, но продолжал движение. И дошагал до этой неопределенной повести, которую я никогда не покажу Розе Коремберг, если только кто-то из моих недоброжелателей ей ее не подсунет: "Дивись, Розка, что намалевал на бумаге твой писака".
Жаль, что я ничего не знаю о дальнейшей судьбе Уфельмана. Едва окончился его роман с Коремберг, как он пропал не только из ее, но и из моей жизни. Может быть, уехал в Израиль, США или Германию.
Роза мне запретила называть при ней его имя и фамилию и забыть все его стихи, что я и сделал. А потом я спрашивал у профессоров университета и библиотекарш: "Помнят ли они поэта по фамилии Уфельман?". Но никто из них не ответил на мой вопрос, и я теперь думаю, что я его только хотел задать, но в последний момент передумал.
И все-таки Уфельман был, недаром же платаны на Пушкинской порой пытаются вспомнить его строчки. Мне бы остановиться, прислушаться, но я бегу дальше. Бегу к художнику Геннадию Гармидеру, который обещал нарисовать по памяти Розку Коремберг и прочих героинь моей повести. У него они получатся, как живые. А до стихов Уфельмана мне нет никакого дела. Прошли они, схлынули, как морские волны. А вот Одесса осталась. Да и куда ей деться?
Февраль — май 2008 г.
Париж — Одесса
Рисунок Геннадия Гармидера.
