29.01.2010 | Культура

Мы никогда не станем старше… Умер Джером Дэвид Сэлинджер

28 января 2010 года в своем доме в Нью-Гемпшире умер Джером Дэвид Сэлинджер, классик американской литературы, признанный и популярный во всем мире. Ему был 91 год.

Сын прозаика и его литературный агент заявили, что несмотря на сломанное в мае бедро тот до последних дней был бодр телом и умер просто от старости... Сэлинджер, как ни банально это звучит, писатель-загадка. По крайней мере, раз с констатации этого начинаются все некрологи, значит, так оно и есть. При этом удивительно, насколько мало таинственного во внешнем слое его биографии. Дж. Д. С. родился в первый день нового 1919 года в Нью-Йорке. Его отец был евреем, сыном раввина, и всю жизнь занимался производством сыра и ветчины; мать происходила из ирландской семьи.

Будущий классик учился в университете, но так и не доучился; дело отца, который специально возил сына в Австрию и Польшу осваивать колбасный бизнес, продолжать тоже не захотел. Начал писать, в начале 1940-х — публиковаться. Получил известность, затем — славу. С возрастом перебрался в захолустье; оттуда в редакции литературных журналов стало приходить все меньше новых рассказов. Потом рассказы прекратились вовсе.

Сэлинджер стал вести крайне замкнутую, но все же обыденную жизнь; обзавелся чудаческими привычками, характерными для пожилых людей. Умер. Где-то среди этого — «Над пропастью во ржи» (1951), «Девять рассказов» (1953), «Выше стропила, плотники» (1963).

То, что Сэлинджер стал открывателем бунтующего подросткового сознания и провозвестником эпохи шестидесятых, давно попало в учебники. Холдену Колфилду и Сеймуру Глассу приписывают далеко не только роль в перевороте в сознании массового человека (вполне заслуженно), но и много поступков, которых они не совершали, — например, убийство Джона Леннона (Марк Чэпмен якобы начитался «Над пропастью во ржи»). Но легендой Сэлинджер стал не благодаря революции — в конце концов, бунтарей было много, — а благодаря затворничеству.

Этот сознательный, не самый редкий и, вообще-то, очень личный выбор был воспринят обществом, ждавшим от «буревестника» новых пророчеств, как эпатаж, провокация, жизнетворчество. В результате фигура Сэлинджера в культурном сознании стала не менее мифологизированной, чем, например, фигура Борхеса — с той разницей, что Борхес ради этого очень старался, а Сэлинджер просто жил в Нью-Гемпшире, ездил в супермаркет за покупками да упорно гонял от себя репортеров.

Создатель Холдена жил двойной жизнью в сердцах своих читателей. С одной стороны, у него были все атрибуты бронзового памятника — включая, конечно, самый главный — литературную смерть. Приблизительно столько же лет, сколько Сэлинджер, не публикует нового и, допустим, Хемингуэй — и какая разница, что причины у этого разные? Оба они уже давно покойные классики.

С другой стороны, именно сознание того, что где-то далеко в американской глубинке все еще бьется пульс автора «Над пропастью во ржи», заставляло по-другому смотреть на его творчество, да и на всю американскую литературу, которой благодаря физически живому Сэлинджеру удавалось сохранять моложавый вид и в почтенном возрасте. Мысль о том, что автор — наш современник, делала Холдена Колфилда не просто героем книжки, которую читают в отрочестве, а живым собеседником для многих. Долго ли он будет таким оставаться после смерти Сэлинджера — вопрос.

Затворничество породило еще один миф о писателе, самый привлекательный — о произведениях, написанных в стол и ждущих публикации. Есть даже такой образ — «сейф Сэлинджера»: нью-гемпширский сосед автора «Над пропастью во ржи» как-то сболтнул, что у того в несгораемом шкафу, по его собственному признанию, хранятся не менее 15 неопубликованных книг. Бывшая подруга Сэлинджера, написавшая мемуары, также утверждала, что прозаик привык работать каждый день и скрывает от публики как минимум два романа. И именно этот сейф — причина того, что смерть Сэлинджера не стала печальной неожиданностью.

Напротив, она была долгожданной. Уверен, что каждый, кто почувствовал грусть, узнав о смерти писателя, почти сразу же с теплотой подумал о произведениях, которые скоро могут быть опубликованы. И возможность того, что новое окажется слабее старого, не пугает. Во-первых, у читателей уже давно сложилось ощущение эпической дистанции. В конце концов, если бы сейчас внезапно нашли неизвестную пьесу Шекспира (поэму Пушкина), глупо было бы жаловаться, что она вдруг оказалась хуже, чем «Гамлет» («Медный всадник»). А во-вторых, кто же не хочет вернуться в детство?

Кирилл Головастиков, Лента.Ру