Превзошедший Карла Фаберже (продолжение)

(Начало статьи здесь).

---

Симон Рудле рассказывает:

После демобилизации пошел работать на другой такого же типа завод, как прежде, — Экспериментальный завод штампов и пресс-форм. Находился он на Чкалова и Свердлова. Более модернизированный, более перспективный. Меня как гравера уже знали в те годы, и за мной, можно сказать, гонялись. Еще до армии ко мне, как говорится, очередь стояла. Приезжали с просьбой сделать пресс-формы со всех концов Союза.

Я же настолько полюбил свою работу, что с тринадцати — четырнадцати лет стал пропадать в библиотеках и выискивать книги по своей специальности чуть ли не столетней давности — учить меня уже было некому. Я учил себя сам. И как-то «поймал» книгу знаменитого Бенвенуто Челлини — итальянского ювелира эпохи Возрождения. Даже сегодня это ювелир номер один. Кем он только ни был? Он был еще и скульптором, и медальером, и художником, и гравером, и архитектором, и писателем. О себе Челлини рассказал в книге по искусству эпохи Возрождения «Жизнеописание». Он прожил бурную жизнь. Сидел в тюрьме за растрату, был обвинен в убийстве, эмигрировал во Францию, где в 1540-х годах по заказу короля Франциска I создал один из шедевров ювелирного искусства — золотую солонку «Сальера». Не очень-то много сохранилось работ этого мастера. «Сальера» — одна из них. Она хранится в Музее истории искусств в Вене. Потом Бевенуто Челлини вернулся в Италию, где был удостоен дворянского титула. Челлини известен сейчас и как автор скульптуры «Персей с головой Медузы», которая находится во Флоренции, в Лоджии дей Ланци.

Так вот, значит, «поймал» я его старые книги. И в них неожиданно для себя нашел, что он уже в то время стал создавать литые скульптуры по выплавляемым моделям из воска. То-есть первоначально фигуры делал восковыми. Потом заливал песком, глиной. Затем выплавлял воск. В образовавшуюся пустоту заливал бронзу, и у него получались замечательные скульптуры.

На Экспериментальном заводе, где мне приходилось изготовлять стальные пресс-формы, я решил попробовать делать, как и Челлини, восковые модели. А чтоб литье выходило чистым, заливал модели гипсом, ибо песок с глиной создавали не гладкую, а шероховатую поверхность. Теперь же литье стало выходить идеально гладким, как полированным.

За два — три дня у меня получалась новая пресс-форма. И я стал зарабатывать не столько, сколько мог, а сколько хотел.

Как-то случилось так, что в какой-то момент «Ювелирка» оказалась в затруднительном положении. Совершенно неожиданно она осталась без закрепщика — мастера, который вставляет в ювелирное изделие камни, в основном, бриллианты. Сперва, правда, был один на всю фабрику. Иван Николаевич Матросов. Самым лучшим в России закрепщиком был. Он еще до революции вместе с Фаберже работал. Потом его даже вызывали в Москву крепить бриллианты к орденам Победы. Но, к сожалению, Иван Николаевич на «Ювелирке» за все время научил крепить всего одного человека, Шуру Грабовского. Тоже потом очень хорошо стал работать. Красиво. Но Грабовский сразу же ушел с фабрики, как только начали открываться пункты «Рембыттехники» — мастерские по обслуживанию населения. Первый такой пункт открылся на площади Мартыновского. И он пошел туда работать. Стал спокойно сидеть и зарабатывать даже больше, чем на фабрике.

Иван Николаевич к тому времени уже умер. Но когда-то он обучал крепежному делу еще и моего дядю Моню. И учил его у нас дома. Мне тогда всего тринадцать лет было, и на фабрике я только начинал трудиться. Уже работал со штихелями. То-есть, с тем же инструментом, каким работают закрепщики. И когда пробегал мимо дяди Мони и обучающего его Ивана Николаевича, то останавливался посмотреть — уж больно интересно было. Все подсмотренное постепенно откладывалось в памяти. Но я тогда даже не предполагал, что когда-нибудь это пригодится.

И вот, значит, «Ювелирка» неожиданно оказывается в затруднительном положении. В то время она была уже на хозрасчете. Делала работы на экспорт, получала валюту, покупала заграницей инструмент. Директором была тогда Фаина Константиновна Тюртюбек. На фабрику она пришла сразу после института. Сперва работала чертежницей, но постепенно выросла до директора. И вот она собрала всех старых мастеров и говорит: «Так и так. У нас — проблема. Некому крепить бриллианты. Это надо для тех заказов, которые идут на экспорт. Если мы не найдем закрепщика, мы потеряем валюту, мы потеряем инструмент, мы потеряем все. Надо срочно найти. Мне дали месяц. И если мы в течение месяца не найдем закрепщика, у нас заберут работу. Я вас собрала, чтобы вы дали какие-нибудь предложения. Может, кто-нибудь из вас знает, как что крепить?»

Старые мастера были сильными ювелирами, но они не умели крепить. А учиться уже поздно — поезд ушел. И тут Фаина Константиновна вдруг спрашивает: «Моня, а вы?» Он говорит: «Фаина Константиновна, я учился, но я это не поймал. Единственный человек, кто может, я думаю, кто может это схватить за месяц, вы его все знаете. Но я не уверен, что он сюда придет. Его в свое время здесь обидели, и я не знаю, или он придет». «Кто это, Моня?» «Сима». В зале стали обсуждать: «Сима, конечно, хороший гравер, пятое — десятое, но закрепка — это немного другое». Короче, она подводит итог: «Моня, — говорит, — я вам поручаю. Поговорите с ним».

Он приходит домой и все мне рассказывает. Я всей душой — ювелир. И всю жизнь к этому рвался. Но не получалось. Даже порой думал, что пролетел. Немного, правда, ювелирничал, но это все было не то. А Моня говорит: «Сима, так и так. Я дал Фаине слово, что ты за месяц станешь крепить». Я колеблюсь: «Моня, я помню, как тебя учил Матросов. Я движения даже помню. Но...». Матросова тогда, как я говорил, уже не было в живых. И получилось, что мне некому показывать. Дядя Моня настаивает: «Приди, поговори с Фаиной». Я же в то время работал на «Черноморской игрушке», и у меня, конечно, новый вопрос: «Что же делать? Я же работаю. И потеряю свою работу». Но Моня не отступает: «Поговори с Фаиной. Она тебе сделает все. Она тебе все компенсирует».

Прихожу на «Ювелирку» и захожу к Фаине Константиновне. «Сима, — говорит, — ты извини, что так получилось, что ты нас потерял на столько лет. Это же все-таки твоя фабрика. Учился-то ты здесь. Все тебя знают. Ты всех знаешь. Это же ваше, семейное». А фабрика, действительно, была «наша, семейная».

Короче, она меня уговаривает в том, в чем меня и не нужно было уговаривать. Но для видимости колеблюсь: «Хорошо, Фаина Константиновна. Но я же работаю...» «Знаю, — говорит, — я сохраню тебе зарплату. Ту зарплату, которую ты получаешь на «Игрушке». А дальше будет видно. Если что-то еще заработаешь, заплачу дополнительно».

И я уже согласен. Я ведь с самого начала был уже согласен. Беру на «Игрушке» отпуск и прихожу на фабрику.

И Моня стал объяснять, как и что. Но он был в состоянии только объяснить, а показать не мог. Я начал учиться по его рассказам. И вдруг вижу, у меня все получается. Это случилось, буквально, на второй день.

В общем, через две недели я уже мог крепить бриллианты.

Стал работать на пару с Моней. Он делал ювелирную работу, а я вставлял камни. Работал очень быстро — я ж со «стали» пришел. Но вначале не чувствовал камня и поломал тридцать карат камней. Но Фаина говорила: «Это ничего. Я спишу. Главное, чтоб он работал».

Перешел в группу модельеров. Стал руководителем группы. У меня трудились пять ювелиров и четыре художника. Художники делали рисунки, а мы исполняли. Работа, слава Богу, пошла нормально. Я женился.

И тут приходит из Москвы на фабрику разнарядка. Каждая ювелирная фабрика Союза должна была выделить по три ювелира, которые могли бы на три года поехать в Италию на стажировку. Кандидат на поездку должен был быть ювелиром, закрепщиком, дизайнером, гравером. В общем, он должен был быть всем. Я все это умел. На фабрике другого такого не было. Не уверен, был ли в Союзе. Мне тогда было двадцать восемь лет.

Я всегда очень любил классику. Любил оперу. Наш Оперный театр начал посещать буквально с пяти лет. Администратором была тогда мамина довоенная подруга. Мы с мамой приходили в театр, она меня усаживала в ложу и шла на работу. А к концу представления приходила и забирала. Я не пропустил ни одной оперы, ни одного балета. А какие детские спектакли тогда ставили: балет «Конек-горбунок», оперу «Сказка о царе Салтане»! И поехать в Италию, попасть в Ла Скала — было моей почти несбыточной мечтой. А тут на три года — Италия.

Проходит недели две. На фабрику приходит преподаватель итальянского. Но изучать язык идут всего два человека. Меня не позвали. Старые мастера — к Моне: «Моня, как это так? Симка не попал, а попали вот эти». А он: «Я за своего говорить не могу. Вы — старые мастера. Вы работали еще с его дедушкой. Вы знаете всю его семью. Вы знаете, как он работает. Идите и спросите Фаину, почему он не попал».

Они собираются. Человек десять. И идут к Фаине: «Фаина Константиновна, как это так? Почему Сима не попал в эту группу?» Она достает бумагу и говорит: «Посмотрите: вот список, который я принесла в Обком партии. На каком он месте? На первом. А меня там спрашивают: «Кто это такой?» Я объясняю: «Это потомственный ювелир. Целая династия ювелиров. Считается одним из лучших в Союзе». «Нас это не интересует, — отвечают, — кто он по национальности?» «Еврей». А они там резюмируют: «Один из тех, кто поедет, должен быть национальным кадром. А два других, кто угодно, хоть цыгане. Только не еврей». «Все, — сокрушенно говорит Фаина Константиновна, — я больше ничего не могу сделать».

В конце концов, ее же уволили за неправильный подбор кадров. Без права работы на руководящих должностях. Ее просто уничтожили. А она была порядочным человеком. Ее уволили, и она буквально бедствовала. Муж Фаины Константиновны был директором Завода Прессов. Завод мирового значения. Тот вообще застрелился.

Старые мастера вернулись и передали мне разговор с Фаиной Константиновной. Мне исполнилось тогда двадцать восемь лет. Это был 1969-й год. Заграницу только начали уезжать. Я прихожу домой и говорю: «Мама, я уезжаю». А у меня, в принципе, все было: и квартира, и машина. Все было. И зарабатывал, сколько хотел. Но я был просто убит. У меня на глазах стояли слезы. Мне и сейчас трудно вспоминать. «Перспективы у меня здесь нет никакой, — продолжаю. Я уеду. Я не знаю, когда. Но уеду. Чтоб для тебя это не было вдруг, сюрпризом. Мы вместе уедем».

На выезд я подал заявление в 1974 году. Я, жена и ребенок. Но целых девять месяцев находился в отказе. Наконец, получаю извещение: явиться в Киевский ОВИР. Захожу к начальнику. «Ты получил отказ», — говорит. «На каком основании?» «Ты знаешь». «Нет, я не знаю». «Ты хорошо знаешь. Выйди». «Я не выйду, пока не узнаю причину моего отказа». «Ты хорошо знаешь — валютные операции». А ни я, ни Моня к валюте в жизни близко не подходили. Что угодно, только не валюта. Даже, когда нам предлагали, мы говорили: «Нет». Поэтому, когда он сказал про валютные операции, я понял — отказ надуманный. И говорю: «Да? Ну, тогда вызывайте милицию — пусть меня забирают. Но я отсюда не выйду. Я отсижу, но все равно уеду». И стал стучать кулаком по столу. Несколько раз он требовал выйти из кабинета, а я отказывался. Тогда он поднялся и вышел сам. Жена вбегает и умоляет: «Что ты делаешь? Он же тебя провоцирует. Тебя посадят ни за что, ни про что. Выйди. Я прошу тебя».

По своему характеру я не люблю никуда ходить жаловаться, ходить по кабинетам. Выхожу на улицу и спрашиваю: «Ну, что делать? Куда теперь толкаться?» Тут один к нам подходит и говорит: «Сима, попробуй подойти к начальнику городского управления. На втором этаже. Начальник, правда, уехал, а это — его заместитель. Очень хороший чудак такой. Лояльный».

Я поднимаюсь наверх. Захожу в кабинет. Он на меня так смотрит: «Что такое, — спрашивает, — спортсменов тоже не выпускают?» «Нет». «А какая причина?» Хорошо, что перед тем, как зайти к нему, я успел все изложить на бумаге и спрашиваю: «Вам рассказать или вы прочтете, что я написал?» Оказалось, он знал меня как спортсмена. Я ведь, так как у меня отец погиб на фронте, хоть и еврей, но был выездной. И везде ездил. В города-побратимы, во Францию, в Турцию, Румынию, Болгарию. Кроме того, проходили соревнования дружественных армий. Видимо, через него проходили все визы. А там фотографии были. Вот по фотографии он меня, должно быть, и запомнил. Прочитал и спрашивает: «Где ты работаешь?» «Раньше работал на ювелирной фабрике. Но два года уже не работаю». «Как же ты живешь?» «Была мебель — продал мебель. Немного ребят тренирую. Талоны на питание выдают». В общем, стал «гнать». Он говорит: «Ну, приходи через две недели». Я вижу, он ко мне как-то расположен. И спрашиваю: «Может, вы можете сделать как-то раньше? А то мне, действительно, уже не с чего жить. Хоть иди и грабь кого-то на улицу. Ведь девять месяцев уже жду». «Ну, приходи, — отвечает, — в следующую среду».

Через неделю я прихожу. Большая очередь. Секретарша молоденькая бегает по коридору. Она, вероятно, запомнила меня еще с прошлого раза. Подбегает и спрашивает: «Что, волнуешься?» «Я знаю...», — не очень-то уверенно отвечаю. А она тихо так, чтоб никто не слышал, успокаивает: «У тебя все будет хорошо». После этого я уже стоял и ждал спокойно.

Тут появляется тот заместитель. И меня прямо из очереди приглашает: «Идем». Я захожу. «Сядь, — говорит, — а то упадешь». «Да не, — отвечаю, — я здоровый. Выдержу». «Сейчас пойдешь к Мише, — говорит, — получишь разрешение». И продолжает: «Я ничего против нации вашей не имею. В каждой есть и хорошие, и плохие. Просто в тот день, когда ты получил отказ, еще сто человек получили отказ. Но ни один из них не спросил: «Почему, отчего?» Ты единственный стал бить кулаком по столу и говорить: «Садите меня». Тот мне все рассказал. И я понял, что такого, как ты, не удержишь. Ты будешь там, мы будем здесь. Все мы люди. Будь здоров. Езжай. Счастливо тебе». Так я, наконец, получил разрешение на выезд.

В общем, через шесть лет после принятия решения, в семьдесят пятом году, мы уехали. Сперва попадаем в Вену, а оттуда — в Италию.

А еще в Одессе у меня ученик был. Его родные по случаю моего отъезда устроили обед. Когда я к ним пришел, отец вынес какую-то газету и говорит: «Вот, Сима, смотри, куда бы ты попал, если бы поехал в Италию». «А что там?» «А ты почитай». В одной из статей сообщалось, что в Италии у одного из наследников основанного еще в 1884 году всемирно известного ювелирного Дома Булгари выкрали сына. И потребовали за него выкуп — миллион долларов. Это в те-то годы. А это был 1975 год. И если родные не согласятся, бандиты пообещали вначале выслать в конверте ухо. А если и после этого не будет выполнено их условие, то голову. «Вот, — говорят мне, — чтоб ты знал, куда попадешь, если будешь в Италии».

В общем, приезжаем в Италию. А у меня там, как и в Вене, много друзей, знакомых. Среди них один, зубной врач. Он ожидал выезда в Австралию. Уже больше восьми месяцев. За это время научился даже по-итальянски говорить. И я его попросил поехать со мной в Рим. Очень хотелось найти того самого Булгари, о котором еще в Одессе читал. А мы жили где-то в двадцати километрах от Рима, в Осте, красивом курортном городке на берегу моря. Там тогда все эмигранты, в основном, жили. Снимали квартиры и жили. Нам НАЯНА, еврейская организация, давала деньги на питание, на квартиру, на одноразовое приобретение всего необходимого.

Приезжаем мы на электричке в Рим, идем в центр, где много ювелирных магазинов, и начинаем искать Булгари. Я предполагал найти его, чтоб предложить свои услуги и начать работать. Но в какой бы магазин мы ни заходили, у кого ни спрашивали, никто ничего не говорил. Стало ясно — это результат того, о чем я читал еще в Одессе, и что нам и дальше никто ничего не скажет. Лишь позже я узнал, что выкуп он заплатил, и сына отпустили.

Так мы проходили целый день. Попадаем в еврейский район Рима. Там — синагога, все. Видим — ювелирный магазин. А я еще в Одессе перед отъездом сделал одно колечко. В старинной манере «Antique». Это мой любимый стиль. Я его предпочитаю всем другим даже по сегодняшний день. В то колечко был вставлен старой огранки камень. Около двух карат. «Давай, зайдем, — говорю. Булгари не нашли, так хоть колечко одно продам — жить-то надо». Заходим. Товарищ мой по-итальянски обращается к хозяйке. Мол, синьор хочет продать кольцо. Я даю ему, а он протягивает ей. Та смотрит и говорит: «О, старинное». А товарищ ее поправляет: «Нет, не старинное. Его этот синьор сделал». Она обращается ко мне: «Ты сделал?» Я отвечаю: «Yes». Английский я уже немного знал. Те последние два года, что жил в Одессе и не работал, изучал язык. А деньги тратил только на педагогов и покупку инструмента.

Рядом с нами стоял один мужчина. Высокий, интересный блондин. Хорошо одет. С маленькой сумочкой под мышкой. Хозяйка протягивает ему кольцо. Тот вынимает из сумочки лупу и начинает внимательно рассматривать. Сразу стало ясно, что он хорошо разбирается в этом деле. И тоже спрашивает: «Ты сделал?» Я ему тоже: «Yes». Вдруг он интересуется: «Хочешь работать?» «Yes», — отвечаю. И думаю: «Булгари не нашел, так хоть где-то буду работать». Он говорит: «O’kay». Рядом дверь в дверь с этим магазином и парадная. Поднимаемся на второй этаж. Там на втором этаже как бы цех был. Сидят человек восемь, работают.

Тот, кто меня привел, говорит: «Вот твое место. Садись». Я сел. Он высыпал на стол бриллианты и предлагает: «Делай». Я спрашиваю: «Что делать?» «Что хочешь». «Нет, — говорю, — я так не могу. Ты должен мне сказать, что ты хочешь: кольцо, серьги, брошь, диадему, колье». «Делай кольцо».

Я решил выполнить это кольцо в стиле Antique. Тогда все ювелиры в Италии работали, в основном, в стиле Antique. Верхнюю часть изделия делали в серебре, а нижнюю — в золоте. Потом все это патинировали, то-есть, темнили, и получалось как бы антикварное изделие. Он мне дал кусок серебра, и я начал работать. Нарисовал кольцо, разложил камни. Весь необходимый инструмент лежал на столе — чувствовалось, что там до меня кто-то работал. Потом выяснилось, что это место самого хозяина. Но как только я начал резать лобзиком, он меня останавливает: «Достаточно. Завтра можешь выходить на работу». Я говорю: «Я приду. Но рано утром не могу — я живу в Осте, и надо ехать электричкой. Я приду к десяти часам». «Приходи, когда хочешь».

Итак, я начинаю работать. Свое место хозяин, а его звали Никола, уступил мне. В его мастерской трудились одни итальянцы. И все — мастера высочайшего класса. Никола как-то мне сказал: «Можешь делать, что хочешь». То-есть, полная свобода творчества. В Одессе такой возможности не было. И ко мне пришло какое-то необычное вдохновение. Я стал создавать такие изделия, каких не делал прежде. Например, выполненные под старину корпуса к карманным часам, у которых открывались обе крышки. На верхних крышках я помещал выложенные алмазами рисунки в виде растительных орнаментов, птиц, бабочек. Такие часы делали лет двести тому назад. В общем, если бы меня сейчас спросили, как мне в той мастерской работалось, то «рай» — это даже не то слово. От рая я бы не получал того удовлетворения, какое я получал у Николы с тех пор, как он меня туда взял. Во-первых, обеденный перерыв длился три часа. Во-вторых, он каждый день возил меня по ресторанам и показывал ту жизнь, какой живут итальянцы. Но, главное, я мог создавать именно то, что мне самому хотелось.

Рядом со мной трудился один мастер. Звали его Винченцо. Я как-то его спрашиваю: «Слушай, Винченцо, а где Булгари работает?» Спросил тихо, чтоб хозяин не слышал. Винченцо улыбается, ничего не говорит. С того дня я стал на него постоянно «наезжать» с этим вопросом.

Как-то, в один прекрасный день, я смотрю: все, кто там работал, стали что-то искать на полу. Спрашиваю хозяина: «Никола, ты что-то потерял?» Он говорит: «Симоне, ты сиди, работай». Они искали, искали... Даже не знаю, нашли или нет. Подошло время обеда. Иду к умывальнику мыть руки. Беру мыло. Вдруг чувствую: что-то царапает. Переворачиваю его — камень. Где-то карата два. Приличный камушек. С такими камнями мне у нас в Союзе не очень-то часто приходилось сталкиваться. Только, когда на экспорт работали. Я подхожу к хозяину и спрашиваю: «Никола, ты не это искал?»

Он, как увидел в мыле камень, сильно благодарить стал. И после этого еще лучше начал ко мне относиться. Ключи стал доверять от цеха, от сейфа. В общем, полное доверие. Да и зарабатывал я очень хорошо. А все родственники, которые со мной приехали: и жены родственники, и мой дядя со всеми своими — все жили в Италии за счет того, что давала НАЯНА. У меня тогда была шикарная самостоятельная квартира с большим балконом, который выходил на станцию. Я возвращаюсь на электричке с работы домой — все стоят на балконе. Меня ждут. Стол накрыт. Все, слава Богу, могли у меня питаться. Одной большой семьей жили.

Подошло время отъезда в Америку. А к Николе в последнее время каждый Божий день приводили какие-то делегации, каких-то звезд, каких-то артистов с Ла Скала. И он всем на меня показывал. И им мои работы показывал, какие я ему делал. И все на меня показывали. Но что они там по-итальянски говорили, я понятия не имею. Созданные же Николой для моей работы условия были такими, что я не могу забыть их по сегодняшний день.

Короче, когда подошло время уезжать, я подхожу к Николе и говорю: «Никола, ты меня извини, но я должен уехать». «Куда уехать?» Он даже не подозревал, что я нахожусь в Италии временно и что вообще уехал из Союза в эмиграцию. «Я должен ехать в Америку». «Симоне, ты что, crazy? В Америке люди — не братья. Там ни у кого нет друзей. Там нет такого, как здесь, где все — братья. Там все — звери. Там две проблемы: деньги и банк. Куда ты едешь?»

Я ему объясняю: «Я должен уехать, потому что за мной должна ехать вся моя семья. Восемнадцать человек. И все — ювелиры. И всем им я должен подготовить места. Я приехал первым, как самый молодой и самый грамотный в этом отношении».

«Хорошо, — говорит, — подожди». И уходит. Приходит через два часа, приносит чистые бланки парламента и департамента Италии и говорит: «Симоне, ты заполнишь эти бумаги, и через месяц станешь итальянцем. У меня к тебе есть предложение. Нас тут в бизнесе два брата. Ты станешь нашим компаньоном. Никаких денег, ничего не надо. Ты будешь заниматься производством, а мы — сбытом. Ты говорил, что сюда должна приехать твоя семья — я им тоже сделаю документы. Я их всех благоустрою. Я не знаю, какие они мастера, но они все будут обеспечены».

А я последние три месяца ездил на его машине. У него «Ситроен-Мазарати» был. Так я на ней ездил даже больше, чем он. А Никола продолжает: «Тебе нравится моя машина — ты будешь иметь такую же. Ты будешь иметь дом. Ты будешь иметь все в доме. У нас сейчас большие расходы — мы открываем большие магазины в Нью-Йорке и Милане. Но все, что тебе нужно будет, ты будешь иметь». И вдруг добавляет: «Ты искал Булгари. Так это я. Подумай».

Думать, к сожалению, уже было некогда. Правда, я еще на всякий случай, позвонил своим друзьям в Нью-Йорк. «Симон, ты что? — спрашивают. Ты будешь здесь иметь больше, чем там. Даже не думай — езжай в Америку».

И я уехал. Но как только мы сошли с трапа самолета, я жене говорю: «Я хочу назад».

Виктор КОРЧЕНОВ.

(Начало статьи здесь. Окончание читайте здесь).

---

Другие материалы рубрики "Записки одесского архивариуса" читайте здесь.